Анри Труайя - Петр Первый

Шуты – а их в окружении царя было около шестидесяти – должны были развлекать государя своими шутками. За столом они громко рассказывали, прыская со смеху, о кражах, растратах, оплошностях должностных лиц, пока царь осматривал пронзительным взглядом присутствующих. Самым знаменитым шутом был португалец из Акосты. Петр доверял ему организацию гротескных церемоний и руководство людьми, которые были в них задействованы. Другой шут, Балакирев, был у царя козлом отпущения, он считал его королем обманутых мужей и не упускал случая публично ему сделать рожки.

Кроме шутов, существовали еще и карлики. Петр был без ума от них. Чтобы придать пикантность венчанию двух своих любимых карликов, Петр приказал созвать еще семьдесят двух со всех дальних областей империи. В церкви он сам лично держал венец над головой невесты, которая едва доставала ему до пупка. После этого в роскошном дворце Меншикова был устроен огромный пир. «Нормальные» люди сидели за большими столами, «лилипуты» за маленькими столиками, и им подавали еду на миниатюрных тарелочках. Вскоре вся компания гномов была мертвецки пьяна. Очевидец так описывал бал, который последовал за обедом: «Легко было представить себе удовольствие, которое Петр I и оставшаяся компания получали от зрелища комичных прыжков, странных гримас и смешных поз этих пигмеев, один вид которых уже заставлял смеяться. У одного был большой горб и короткие ноги; у другого был огромный живот; третий переваливался с боку на бок, как барсук на кривых ножках; еще один отличался длинными ушами, маленькими свиными глазками и тем, что у него рот был набоку; у остальных фигуры были еще смешнее. Когда развлечения закончились, новобрачных проводили в царский дворец и положили в царской спальне».[76]

Похороны того же самого карлика спустя несколько лет дали повод царю разыграть целый спектакль. Во главе похоронной процессии шел священник маленького роста. Певчими были дети. Маленький катафалк с маленьким гробиком везли маленькие лошадки, покрытые черными попонами. Позади шествовали карлики в траурных одеждах. Их уродства и прихрамывающая походка веселили зевак и самого царя. Чтобы процессия смотрелась контрастнее, Петр приказал пятидесяти гренадерам самого высокого роста ехать по бокам процессии с фонарями в руках. После похорон карлики были приняты во дворце Их Величествами. Спустя несколько дней смерть главного повара спровоцировала еще один маскарад. Все участники процессии были одеты как повара, в фартуки и белые колпаки.

Не только карлики привлекали Петра, но и гиганты. Он привез из своего путешествия по Франции толстого и вялого великана, ростом два метра двадцать шесть сантиметров, и женил его на финке такого же роста в надежде, что у них родятся необыкновенно большие дети. Это ожидание закончилось разочарованием, несмотря на то что царь назначил паре великанов ежегодное содержание в размере шестисот рублей. Великана использовали также на гротескных церемониях, нарядив в костюм мальчугана, он водил на помочах карликов.[77]

Вскоре болезненные пристрастия царя подтолкнули его к организации Кунсткамеры, где он собрал различные экспонаты «ошибок природы»: человек, лишенный гениталий, ребенок с двумя головами, барашек с пятью ногами, уродливый зародыш. Он любил пройтись между сосудами, в которых были заспиртованы эти диковинные образцы. Был издан и разослан по областям специальный указ, в котором царь приказывал все найденные на их территории феномены, людей или животных, живых или мертвых, доставлять в Санкт-Петербург. Были назначены различные вознаграждения за найденные диковины: за живое существо, за мертвое, за человеческое существо и за животное. Хранителем этого музея был карлик, у которого на руках и ногах было всего по два пальца. Он знал, что после смерти также станет одним из экспонатов музея.

Страсть к ужасам естественным образом привела Петра в камеры пыток, где он любил присутствовать и смотреть, как палач орудует клещами или кнутом. При необходимости он становился помощником палача, даже если дело касалось его собственного сына. Зрелище казни было для него ни с чем не сравнимым удовольствием, которое он не мог пропустить. По словам Семевского, «он провожал осужденных до эшафота с упреками и бранью, насмехаясь над их агонией и смертью».

Не будучи чувствительным к таинству смерти, он видел в человеческом теле только интересующий его механизм. Ему доставляло удовольствие изучать человека со скальпелем в руке. Во время своего пребывания в Голландии он не расставался со своей маленькой сумочкой. Сотрудники госпиталей Санкт-Петербурга получили приказ от царя сообщать ему о всех хороших больных, поступающих на операцию. Большую часть времени он присутствовал при хирургическом вмешательстве и объяснял различные этапы операции. Часто он брал в руки скальпель, и тогда ни один врач не осмеливался критиковать его действия. Он освободил таким образом от двадцати литров воды супругу негоцианта Борста, которая страдала водянкой. И очень гордился своим результатом. Но через четыре дня его пациентка умерла. Взбешенный так, как будто она его ослушалась, он приказал сделать вскрытие для установления причин смерти в его присутствии, чтобы снять с себя все обвинения перед докторами. Само собой, никто и не думал обвинять царя в этой смерти. Вдовец Борст благодарил Петра со слезами на глазах и просил Его Величество присутствовать на похоронах. Также, если верить Долгорукому, Петр лично участвовал на вскрытии тела царицы Марфы Апраксиной, вдовы Федора III, умершей от несварения желудка, чтобы выяснить, была ли она в свои пятьдесят два года девственницей, как говорили при дворе.

Менее драматичные последствия имело вмешательство царя в лечение зубов своего окружения. Его страсть к врачеванию зубов только усилилась со временем. Он не пропускал случая заглянуть в больной рот своих близких и придворных. Щека, вспухшая от флюса, радовала его. Он преследовал того, кто отказывался удалить больной зуб. Его знаменитая сумочка с вырванными зубами раздувалась с каждым годом, как кошелек скупца. Эта сумочка до сих пор хранится в Санкт-Петербурге.

Берущийся за все, он хотел охватить все области человеческих знаний, не имея ни времени, ни терпения их углубить. Он увлекался деталями и не придавал значения главным вещам. Абстрактные концепции сбивали его с толку. Своего рода интеллектуальная близорукость постоянно склоняла его к очень мелкому. Однако это бесконечное множество порывов рождало в конце концов направление движения. Так был создан Санкт-Петербург: из хаотических действий вначале вырос красивейший город, необдуманно начатая война закончилась присоединением желаемых территорий. Его интересовали одновременно совершенно разные вопросы, неравнозначные по срочности и важности. В его голове роились мысли, которые он не успевал записывать. Он всегда носил с собой записные дощечки, которые вынимал из кармана и покрывал иероглифами. Когда место на дощечке заканчивалось, он хватал первый попавшийся документ и делал на нем пометки. На полях рапорта о проекте учреждения академии в Санкт-Петербурге он нацарапал несколько строчек: «Надо отправить Румянцева на Украину с приказом поменять быков, которых они могут предоставить от своей области, на овец и баранов и отправить кого-нибудь за границу, поучиться, как ухаживать за этими животными, как их стричь и как обрабатывать шерсть».[78] В одном из писем к Апраксину в сентябре 1706 года он дает одновременно инструкции по идущей военной кампании, по переводу некоторых книг с латыни и о дрессировке пары молодых собачек, которых надо научить прыгать через палку, снимать шапку с хозяина, приносить предметы… Он перескакивает от одной темы к другой, как мячик: реорганизация армии и запрет на дубовые гробы, построение флотилии и рецепт холодца из требухи, охота на кита и появление пятен на солнце, переговоры о переуступке Шлезвига с герцогом Голштинским и поиски уродцев для Кунсткамеры. Он все время так торопился, что его письма в большинстве своем напоминают короткие, едва читаемые записки. Многие слова не дописаны, и приходится догадываться по смыслу. Так например, он писал Меншикову: «Mei her Brude un Kamara», что означало «Mein Herr Bruder und Kamarad» (мой брат и товарищ). Даже подпись царя и та была сокращена.