Глеб Сташков - Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

О княгине Ольге Палей стоит сказать несколько слов. Она-то как раз была самым тесным образом связана с Распутиным. Родная сестра княгини Любовь Головина и ее дочь Мария (Муня) Головина – одни из самых преданных почитательниц «старца». Как и сын Ольги Валерьяновны от первого брака, жена которого была сестрой Анны Вырубовой. Интересно, что и сама Ольга записалась в почитательницы старца, когда добивалась княжеского титула. О встречах с Распутиным она оставила дневниковые записи: «Впечатление странное, но чарующее. Он меня целовал, прижимал к сердцу, “тяжко полюбил” и обещал, что все сделает “у мамы”, хотя “она строптивая”»; «Григорий Ефимович заперся со мной в Любиной спальне, и я ничего не понимаю. Говорил, что любит меня так, что ни о чем другом думать не может, целовал меня, обнимал, и мой глаз не мог не заметить его волнение. Взял у меня по секрету 200 рублей! Господи, что это за люди!»[422]

Павел Александрович, конечно, был против подобных «контактов» своей жены и запрещал ей встречаться со «старцем». Такие свидания и сами по себе неприятны для любящего мужа, кроме того, великий князь знал, что «в семье его считают последователем Распутина»[423]. Ольга пренебрегала запретом. Впрочем, добившись княжеского титула, сама прекратила отношения с Распутиным.

Так причудливо тасовалась колода. Жена Павла – почитательница Распутина, сын – его убийца.

19 декабря Павел Александрович едет к царю просить за сына. Николай II ведет себя еще нерешительней, чем обычно. С одной стороны, он испытывает облегчение оттого, что «старца» больше нет. С другой стороны – давление супруги. И не только. Царь понимает, что родственники зашли слишком далеко.

Дяде Павлу он говорит, что не может «сейчас дать ответ». И только на следующий день присылает письмо: «Отменить домашний арест Дмитрия не могу до окончания следствия. Молю бога, чтобы Дмитрий вышел из этой истории, куда его вовлекла его горячность, чист»[424].

Дмитрий уверял всех, что Распутина не убивал. А то, что присутствовал при убийстве «такого грязного негодяя», так это для великих князей вообще не преступление. Дмитрий для них чист. Поразительно, что излагает это не кто-нибудь, а Андрей Владимирович, выпускник Военно-юридической академии.

22 декабря хлопотать за Дмитрия и Феликса поехал Александр Михайлович. Он выразил общее мнение собиравшихся накануне великих князей: «все дело надо прекратить и никого не трогать». Характерна позиция Николая II: «Сандро просил Ники сразу кончить дело при нем же по телефону, но Ники отказался, ссылаясь на то, что он не знает, что ответить Аликс, ежели она спросит, о чем они говорили. Сандро предложил сказать, что говорили об авиации, но Ники сказал, что она не поверит, и решил обождать доклада Протопопова, обещав дело все же прекратить»[425]. И это самодержец, который совсем недавно обещал «стать резким и ядовитым»![426]

Не хочу оправдывать великих князей, но своей нерешительностью и апатичностью Николай II сам подталкивал их если не к действиям, то к помыслам о дворцовом перевороте. Подлило масло в огонь и погребение Распутина в Царском Селе, на котором присутствовала императрица, что воспринималось как признак явной невменяемости Александры Федоровны и явного отстранения от дел Николая II.

В эти дни промышленник Богданов давал обед, о котором рассказывает Палеолог. Присутствовали «князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист, адъютант военного министра, член Государственного совета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов»[427].

Наконец-то – дождались! Что, в самом деле, за заговор без олигархов? Вот вам и олигарх – Алексей Путилов, глава финансово-промышленной группы Русско-Азиатского банка. Более того – обиженный, можно даже сказать, опальный олигарх. В годы войны правительство навязало Путиловскому заводу «заведомо разорительную схему управления», а потом и вовсе его национализировало вместе с заводом б. Беккер, заводом Посселя и Владимирским пороховым заводом, которые тоже входили в «империю Путилова». А в конце 1916 года началась ревизия ряда банков, в том числе Русско-Азиатского, причем отчеты чиновников минфина «представляли собой по существу обвинительное заключение против банков»[428].

В общем, Путилов имел свои счеты с властью и помимо захоронения Распутина в Царском Селе. Возвращаемся к дневнику Палеолога. «Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов говорили, что, по их мнению, единственное средство спасти царствующую династию и монархический режим это – собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного совета и Думы, а также представителей дворянства и армии, и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать, и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей.

Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился тем, что формулировал несколько возражений практического характера; тем не менее, он обещал передать своим дядюшкам и двоюродным братьям то, что ему сказали»[429].

Гавриил передал. Случай представился очень быстро. Вечером 23 декабря Гавриил позвонил Андрею Владимировичу и рассказал, что наутро Дмитрия высылают на Персидский фронт, в отряд генерала Баратова. К Андрею тут же съехалась внушительная компания высочеств – Кирилл с женой, Мария Павловна-старшая и Гавриил. «Надо было решить, что предпринять, – пишет Андрей. – Попытаться ли спасти Дмитрия и помешать его отъезду или предоставить событиям идти своей чередой. Решили последнее». Кроме того, позвонили посоветоваться с председателем Думы Родзянко. Тот «отказался приехать из-за позднего часа», «боясь вызвать излишние толки»[430]. О чем именно «спасители» Дмитрия хотели поговорить с Родзянко – чуть позже.

Кирилл, Андрей и Гавриил поехали к Дмитрию. «У Дмитрия мы застали великого князя Александра Михайловича. Все были очень взволнованы и огорчены отъездом Дмитрия. Мы не стали ждать его отъезда, а уехали раньше, трогательно с ним простившись. Великие князья Николай и Александр Михайловичи провожали его на вокзал»[431].

На следующий день во дворец Марии Павловны приехали Кирилл с женой и Андрей. Подскочил и Родзянко, поскольку час был уже не поздний. Председатель Думы сказал, что «непосредственно он нам в этом деле помочь не может, не имея власти, но морально он безусловно на нашей стороне»[432].

Посовещались, решили ничего не предпринимать, трогательно простились – так история с отъездом Дмитрия выглядит в дневнике Андрея и воспоминаниях Гавриила. Однако мемуары Родзянко рисуют иную картину. Он, правда, относит события на начало января 17-го года, но совершенно очевидно, что речь идет о 23–24 декабря 16-го.