Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают - Марианна Альбертовна Ростоцкая
* * *
Только сделав картину, я понял, что это дикая затея: снять в главной роли охотничью собаку, которая, в отличие от овчарок, не поддается дрессировке. И хоть фильм был удостоен Ленинской премии, «Гран-при» фестиваля в Карловых Варах и т. д., мне было немножко обидно, что осталась неоцененной профессиональная сторона. Обычно снимают по отдельности человека и животное, а потом монтируют. У нас собака работала вместе с актером – я это называл контактным способом съемки. И создавалось полное впечатление, что пес играет. Картину снимали целый год. Сейчас такое невозможно – не хватит никаких денег.
* * *
Дорогой Гавриил Николаевич!
Я понимаю, что никакие мои оправдания не помогут, но все же Вам хоть будет понятней, почему я так долго молчал. Было всякое: и бесчисленные поездки, и Крым, и лень, но главное все же не то, что за это время я жил в Москве буквально считанные дни и суета сует меня поглотила. Она меня, может быть, и поглотила вследствие определенных событий.
А события разворачивались следующие. После того, как мы обо всем договорились и я размышлял, как мне строить всю дальнейшую работу над «Бимом», – меня выкинули из плана. И, придя на коллегию, где этот план утверждался, я увидел, что меня вместе с нашим дорогим псом не существует. Выяснил я, что студия меня представила в план, а выкинула меня совсем не студия, а само начальство, а если уж говорить совсем точно, то сам министр. Тут, как говорится, никто спорить не желает. Министру виднее. Все разводили руками, но факт есть факт. Не скрою, что недоумевали поначалу не столько по поводу «Бима», постольку-поскольку всем было известно, что он родился «с черным ухом», сколько по поводу меня, говоря: «Как это самого Ростоцкого из плана выкинули, у него же 2 уха белые, хоть и обгрызенные, на одном ухе “понедельник”, на другом “зори”, и вот поди ж ты». Естественно, что «творчески работать» становилось бессмысленно, а писать Вам об этом еще бессмысленнее.
Началось сражение с Министром, который мужик хороший, и я даже числюсь в его друзьях. Но Вы знаете прекрасно, что с врагами спорить значительного труднее, чем с друзьями. Наши баталии продолжались долго. Я использовал любые плацдармы. Он сначала просто отшучивался: «Ну как ты там, про своего песика не раздумал делать?» – спрашивал он меня. «Нет, не раздумал…» и т. д. Потом разговоры пошли посерьезнее. Что я должен делать масштабные произведения и т. п. Потом я впутал в дело ЦК. И все это, как Вы понимаете, требовало времени, потому что я не каждый день встречаюсь с министром. Полемика завела нас вместе в Крым и продолжалась даже там, на пляже, хотя мы жили в разных санаториях.
А книга тем временем лежала, но не портилась.
И письмо к Вам тоже лежало и, в отличие от книги, портилось, и не мог и не хотел я Вам его в таком виде отправлять, дабы не отравить не такую уж и без этого сладкую жизнь.
И вот теперь я пишу Вам с ощущением первой и, конечно, не самой главной на нашем пути к финалу победы.
Дело в том, что я на Валдае, вместе с Ниной, в том самом месте, где написаны все сценарии последних лет, и печатаю я Вам письмо на той же машинке, на которой пишу «Бима». После длинной и продуманной осады мне разрешено заниматься именно «Бимом». Разрешено всеми, в том числе и министром. Некоторые даже рукоплещут, что тоже несколько преждевременно.
Я очень счастлив, что бросил суету, что сижу здесь среди вечной и любимой мной природы, которой любовались еще мои отец и мать, что сижу в такой дивной компании, как Вы, Бим и другие хорошие люди, и что я наконец снова работаю, а не бью баклуши. Да еще нахожусь под надзором любимой жены, которая от этого всего тоже счастлива.
Я надеюсь, что хоть и с большим опозданием, но Вас все это тоже обрадует. Когда мы увидимся, я, естественно, расскажу Вам все более подробно.
При всем при том должен Вам сказать, что сейчас, когда я уже сижу над листом бумаги, уже по совершенно другим причинам радость моя несколько приутихла.
Дело в том, что «Бим» оказался человеком с характером, и не так просто перевести его на язык экрана. Мне думается, что самое главное – найти решение. Конечно, несколько вариантов у меня уже есть, но важно не ошибиться и выбрать лучшее. Я уже окончательно убедился, что чем выше литература, тем труднее из нее делать кино, естественно, при условии стремления оказаться не слишком ниже подлинника. Так что нужно работать, работать и работать.
А потом я приеду к Вам, и мы посоветуемся вместе, хотя бы несколько дней. Мне это будет совершенно необходимо.
Дорогой мой друг, не журитесь сильно. Хотя и прошло довольно много времени, но они не пропали даром, для меня во всяком случае. И всегда Вы в моих думах как человек, которого жизнь мне подарила узнать и которому я навсегда благодарен за то, что Вы мне поверили. Это не красные слова. Таких, как Вы, не так много бродит по нашей земле. Ощущать Вас рядом – это большое счастье.
Берегите себя и знайте, что мы Вас любим.
* * *
Сентябрь 1984 года.
Дорогой Гавриил Николаевич!
Наверное, Вы очень сердитесь на меня, что я не ответил сразу после Вашего разговора с Ниной, но если бы Вы хоть одним глазком увидели меня в Выборге, где я работал все лето, то сердились бы уже гораздо меньше. Не было никаких сил и никакого времени, чтобы собраться с мыслями и сесть за письмо. Каждый день изнурительные съемки на воде с двумя огромными ладьями весом
