Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули
Но другие пассажиры переносили дорогу нелегко. Особенно тяжело было Государыне. 13/26 апреля она описывала в своем дневнике условия переезда: «Мария и я в тарантасе. Н. с комиссаром Яковлевым. Холодно, пасмурно и ветрено, переехали Иртыш. После перемены лошадей в 8 ив 12 останавливались в деревне и пили чай с нашей холодной провизией. Дорога совершенно отвратительная, сплошная замерзшая земля, грязь, снег; вода лошадям по брюхо, страшная тряска, боль все время. После 4 перемен, пересадка, чека соскочила и мы должны были в другую повозку (корзину). Переменили лошадей в 5.00 и пересели в другую корзину. Другие меняли экипажи постоянно. В 8.00 достигли Иевлево, где мы переночевали в доме, где был сельский магазин раньше. Мы втроем спали в одной комнате, на наших кроватях, Мария на полу — на ее матрасе. <…> Смертельная усталость, боль во всем теле. Никто не говорит нам, куда мы собираемся после Тюмени — некоторые предполагают Москву. Маленький последует за нами, как только освободится река и Бэби станет лучше. С каждым поворотом каждый экипаж теряет колесо или что-то разбивается. Душевная боль растет — написать письмо детям с первым встречным ямщиком»{535}.
«Сама почти не спала, — писала Императрица детям из Иевлево, — сердце и все болит»{536}.
Однако, как всегда, Императрица ни единым жестом не показывала свою усталость и свои страдания. Яковлев вспоминал: «Александра Федоровна утомилась значительно больше (чем Государь. — П. М.), но старалась не показывать этого. Вообще она пыталась держаться гордо и замкнуто»{537}.
В дороге в полной мере проявилась трогательная любовь русского крестьянина, особенно сибирского крестьянина, к своему Царю, любовь, которую не смогла поколебать никакая революционная ложь. Для нас самое ценное, что свидетельства об этой крестьянской любви к Царю исходят из уст большевиков, командиров отряда Яковлева. Д. М. Чудинов, командир отряда, обеспечивающего перевоз Царской Четы, вспоминал, как отряд вошел в одну из сибирских деревень: «Пока перепрягали лошадей, минут 5–7, вокруг меня собралась вся деревня — и стар, и млад. Один старик с большой седой бородой особенно пристал ко мне: — Паря, ты уж будь добр, скажи Бога ради, куда это Царя-Батюшку везут? В Москву што-ль?
— В Москву, дедушка, в Москву.
Отъезжая, слышу слова старика:
— Ну, слава Тебе Господи, теперь будет порядок.
Не доезжая к станку, сразу видно, что крестьяне откуда-то
уже знают, что везут Романовых. На улицу вышли почти все жители. Опять летим вперед»{538}.
Заметим, кстати, что в том, что Царя везут в Москву, были уверены не только члены отрядов Яковлева, но и крестьяне.
14/27 апреля отряд вошел в село Покровское — родину Г. Е. Распутина — и остановился прямо возле его дома. Вся семья Распутина, его вдова, младшая дочь Варвара и сын Дмитрий, а также другие жители Покровского, пришедшие встретить Царя и Царицу, стали махать из окон белыми платками, приветствуя Государыню, которая в ответ кивала им. Матвеев послал двух вооруженных людей, которые под угрозой оружия заставили людей отойти от окон.
Государь по этому поводу записал в дневнике: «В с. Покровском была перепряжка, долго стояли как раз против дома Григория и видели всю его семью»{539}.
В том же Покровском Государь вышел из повозки, пока перепрягали лошадей. В этот момент, вспоминал Матвеев, крестьянин, везший Царя, только сейчас понял, кого он вез. Государь обратился к нему: ««Что же, дядя, лошадки-то эти твои?» Тот снял шапку и низко поклонился, а на глазах у него были слезы. Он ответил: «Да, Царь-Батюшка, это лошадки-то мои, вот Господь привел провезти вас на моих родных». Государь поблагодарил крестьянина и пошел садиться на другую подводу. Матвеев подошел к крестьянину, который не прекращал плакать, и спросил его: «Что же ты, старый, плачешь-то?» Он ответил мне: «Что как же, батюшка, мне не плакать, ведь смотри, вот Господь привел провезти на моих-то лошадках самого Царя-Батюшку»{540}.
По дороге в Тюмень, в селе Борки, у Е. С. Боткина случился приступ мочекаменной болезни, и на полтора часа выезд был задержан. Наконец, в 20 часов 15 минут 14/27 апреля Царская Чета и сопровождающие ее лица, окруженные кавалеристами Яковлева, при полной луне въехали в г. Тюмень. Утомленные нелегкой дорогой путники вошли в уже подготовленный для них поезд. «Приятно было попасть в поезд, — писал Государь в дневнике, — хотя и не очень чистый. Сами мы и наши вещи имели отчаянно грязный вид. Легли спать в 10 часов не раздеваясь»{541}.
Здесь мы должны вернуться к действиям комиссара Яковлева. С его слов, он строго предупредил Бусяцкого и Заславского об их ответственности в случае любой самодеятельности с их стороны. Но тем не менее он был предупрежден Неволиным, что против его отряда готовится нападение. «Гузаков сообщил мне, — вспоминал Яковлев, — очень тревожные известия, полученные им от перебежчика из отряда Гусяцкого. Нам по пути угрожала большая опасность. Гузаков обрисовал мне в общих чертах, какая создалась в связи с перевозкой Романовых обстановка, и предложил мне расспросить Неволина. Выслушав Неволина, мы стали обсуждать с Гузаковым дальнейший план действий. У него на станции Тюмень имелся отряд в 250 человек хорошо вооруженных рабочих. Таким образом, с момента прибытия в Тюмень мы будем в полной безопасности. Подъезд к Екатеринбургу мы тоже сумели обеспечить. Самое серьезное — это добраться до Тюмени»{542}.
Здесь ясно, что слова Яковлева не сходятся со словами Неволина. Вспомним, что Неволин говорил, что ему удалось отговорить красноармейцев Бусяцкого, и тот был вынужден отступить, сказав, только «что если вы ничего не сможете сделать, то никто ничего не говорите» Яковлеву. Но Неволин тут же побежал доносить Яковлеву о случившемся. Если он говорил то, что было изложено им 3 марта 1918 года, то Яковлеву нечего было беспокоиться: Бусяцкий явно был в меньшинстве и ничего
