Рудольф Баландин - Вернадский

Такое обстоятельство не только радует, но и настораживает. Когда пишешь о человеке, воссоздавая в своем воображении его образ, обилие хвалебных эпитетов начинает мешать, сбивать на схемы.

Сладкое приедается. Тем более сладкие слова.

Но что поделаешь, если человек действительно замечательный, прекрасный! Не подбавлять же ложку дегтя в бочку меда специально «для вкуса»… Впрочем, такая ложка имеется.

В 1986 году в издательство «Просвещение» И. М. Забелин представил «Отзыв» о моей рукописи, посвящённой В. И. Вернадскому. Игорь Михайлович посетовал: «Образ В. И. выписан в столь голубых тонах, что исказились его личность, его характер, что такого В. И. не было.

Р. К. перечисляет те высокие цели, которые В. И. ставил перед собою с молодых лет. Я мог бы написать, что пропущено в этом списке не только овладение ораторским искусством, но и ещё две цели: Власть и Деньги. И властолюбие, и целеустремлённую заботу о благополучии (он жил богато) В. И. сохранил до конца своих дней (в годы войны принято было перечислять деньги от Сталинских премий в Фонд обороны — он оставил 50 ООО себе, хотя ни в чём не нуждался и никого из близких уже не имел рядом с собою). Инакомыслие В. И. хвалил только в историческом плане — по отношению к себе среди своих сотрудников ничего подобного не поощрял… Начисто был лишён чувства юмора… Я бы всё это мог написать, но зачем? — Р. К. всё про это знает, и если ничего подобного не пишет в книге, стало быть, и не нужно».

Отчасти Забелин был прав. Ставя человека в пример, важно соблюсти меру, не увлекаться преувеличенными восторгами и наивысшими эпитетами. Хотя и не следует принижать великого человека до уровня обыденности, к упоительной радости обывателя. Сам И. М. написал о Вернадском две интересные обстоятельные статьи, умолчав о том, что отметил в приведённой выше рецензии.

Вернадский не был героической личностью, как Петр Кропоткин; был учёным и отчасти философом, но не универсальным гением, подобно Ломоносову. Чувством юмора, увы, он не обладал, и остроумным его не назовёшь. Однако Власть и Деньги (именно с заглавных букв) никогда не были его целью.

Тот, кто любит власть, неизбежно тщеславен, старается показать свой начальственный нрав, подчеркнуть своё положение над подчинёнными (даже когда изображает «своего парня»), любит выступать и демонстрировать себя публике. Ничего подобного у Вернадского не было. Он записал в 1900 году: «Быть на виду, в положении вождя — такое тяжелое, мучительное, мне неприятное состояние».

Конечно, дневник есть вид литературного творчества, и далеко не всегда человек, даже при всём желании, способен верно передать свои мысли и чувства (многое таится в подсознании). Но в данном случае нет оснований сомневаться в его искренности. Например, он никогда не стремился к публичной политической деятельности.

О материальном благополучии семьи он заботился — не более того. Стремления к роскоши ни у него, ни у его родных не было. Назвать его богатым, по нынешним меркам, просто смешно, хотя в советское время ему, как всем академикам, были предоставлены большие льготы (докторам и кандидатам наук — в меньшей степени).

Половину Сталинской премии он не расходовал на себя (у него были небольшие материальные потребности), а пересылал нуждавшимся знакомым и, возможно, дочери в США.

Поощрял или нет Вернадский инакомыслие по отношению к своим идеям? Мне это неизвестно. В разговорах с его учеником К. П. Флоренским и с Б. Л. Личковым я ничего такого не услышал. Напротив, отзывы были прямо противоположные. Вот что писал о Вернадском Личков:

«Человек он был простой, доступный, всегда чрезвычайно тепло относящийся к другим людям, внимательный к ним, думающий об их интересах… Он делал много добра отдельным людям, оказывал им всяческую помощь, и всегда старался сделать это как-то незаметно, не подчёркивая… В беседах со мной он часто хвалил других учёных, даже в тех случаях, когда их открытия опережали его мысль. В частности, он необычайно высоко ценил А. Е. Ферсмана, считая его гораздо талантливее себя».

Нелепо представлять Владимира Ивановича какой-то особенной личностью. Он был близок к идеалу учёного, да и то с некоторыми существенными оговорками. Для него, как мне кажется, характерно именно отсутствие сверхобычных качеств.

Этим его пример особо поучителен. Он был, как бы сказать, обыкновенным великим человеком.

Как все люди, обладающие сильным и добрым характером, он сохранял в себе некоторую детскость, порой даже наивность. В юности его сдерживала боязнь показаться смешным.

Перед самим собой он был искренен всегда и до последней степени. В общении с другими не позволял себе лжи, лицемерия. Обладал великолепной способностью восхищаться чужой и не удовлетворяться своей работой.

Всякий человек наибольшим образом раскрывается с детьми.

Вернадский любил детей и был душевно близок с ними. В его времена взаимоотношения детей и родителей были не такими, как ныне. Мир детей резко отделялся от мира взрослых. Глава семейства был нередко для них недосягаем и далек, почти как царь для своих подданных. От детей требовали прежде всего полного послушания.

На детей он никогда не кричал, не ругал их — только отдалялся, замыкался. На них это действовало сильнее, чем окрики и упреки.

Владимир Иванович любил гулять с детьми. Когда они подросли, нередко брал их с собой в командировки, экскурсии.

«Дорогой папочка, — пишет ему сын Георгий, — очень грустно, что ты уехал, ты мне так много дал за тот месяц, что был здесь…»

Отец шлет сыну подробные письма, рассказывает о виденном и передуманном, делится своими планами. Это письма-беседы, чаще всего — об истории, о древнерусской живописи, завоевании Сибири, северных путешествиях новгородцев, о Византии… Он всегда остается требовательным собеседником.

«Получил очень суровый выговор от папочки, — жалуется матери Георгий, — за неинтересные письма, но что же мне делать, если иначе писать не умею».

Из письма Нины Владимировны Вернадской-Толль: «Когда я вспоминаю свое детство, отец всегда часть всего, что я помню. Я всегда, всю жизнь могла ему абсолютно верить и все сказать о себе, и он всегда всё понимал и старался понять».

В Вернадовке отец учил её слушать землю: ложиться, прикладывая ухо к земле. И тогда доносится издали стук поезда, неслышимый в воздухе (так некогда слушали древние славяне топот приближающихся орд кочевников).

Они ходили в лес за грибами, вслушиваясь в лесные шорохи и птичьи песни, узнавая растения. Он радовался мелодиям лугов и лесов; подолгу рассматривал цветы, поднося их близко к лицу; по вечерам выходил с детьми в поле встречать появляющиеся на небе созвездия.