Бруно Обри - Миллиардеры Ривьеры. Жизнь и нравы самых богатых и знаменитых на курортах Лазурного Берега Франции

Деньги и отчаяние? Деньги и одиночество? Давид Хозански сделал свою последнюю ставку 6 января 1990 года.

Из отеля «Негреско» он позвонил в агентство Франс Пресс и сообщил: «Я собираюсь покончить с собой». Через три часа после звонка он бросился вниз с семнадцатого этажа роскошного жилого дома Marina Baie des Anges в Вильнёв-Лубе. Так же поступила за два года до этого дня его возлюбленная, бывшая учительница английского языка, которая была на двадцать лет старше Давида. Он тогда пытался ее спасти, но не смог.

Давид Хозански, наследник колоссального состояния, в одиннадцать лет остался сиротой, а в шестнадцать получил диплом о среднем образовании с отличием. За шесть месяцев до самоубийства он стал совершеннолетним и начал проматывать унаследованные деньги. Характер у него оказался трудный. Дядя Давида поместил его имущество под опеку до тех пор, пока племяннику не исполнится восемнадцать лет. Миллиардер-подросток, возмущенный этим, без колебаний начал защищаться, пользуясь советом Жака Вержеса (Жак Вержес – знаменитый французский адвокат, известный тем, что защищал террористов и нацистских преступников. Скончался в 2013 году, прожив более 80 лет. – Пер.). «Опека создана не для сыновей, которые проматывают свое состояние в казино», – снова и снова цитировал он чиновника из Кассационного суда. Он был завсегдатаем игорных залов и незадолго до смерти оставил на игорных столах Лазурного Берега около 4 миллионов франков (600 000 евро). «Я играл, и если проиграл, то много и выиграл», – говорил Давид, и эти слова стали его девизом. Ему было запрещено подписывать чеки, поэтому молодой миллиардер, гуляя, всегда имел в карманах целое состояние наличными. За три недели до того, как покончить с собой, 15 декабря 1989 года, Дэвид Хозански пришел в лионскую редакцию журнала Libération. Он имел при себе 400 000 франков (60 000 евро) в пластиковом пакете – и в тот же вечер проиграл их все в казино Лиона. В редакции он высыпал эти деньги кучей на стол, потом собирал их и играл с ними. «Мне надоело, что меня принимают за дерьмо. Когда у меня ничего не будет, может быть, мной наконец заинтересуются», – сказал он журналистам, которые брали у него интервью.

«Я хотел употребить мою жизнь и мои деньги на что-нибудь хорошее, но легкомыслие оказалось сильнее», – признался незадолго до смерти растерянный и несчастный мальчик с миллионами на банковском счете, измученный отчаянием и отсутствием нежности. Однако известность опьяняла Давида, и ему нравилось рассказывать о своей жизни «прожить которую не захотел бы ни один человек, даже в обмен на миллиарды». Он позировал для фотографов и телеоператоров в своей гостиной, среди позолоты, на фоне обюссонского ковра. И надеялся, что общественное мнение поймет смятение и растерянность юноши, воспитанного на шелке, но израненного жизнью. Перед ним на столе стояли серебряные подсвечники, хрустальный набор для икры и брошюра из Национальной школы магистратуры, куда Давид мечтал поступить. Чтобы «разоблачить тех, кто разворовывал мое имущество, пока я был несовершеннолетним», – объяснял он. А потом он начинал свой рассказ – с самого начала. Большой дом в Лионе, когда-то принадлежавший братьям Люмьер, деревянные панели, которым и были обшиты стены дома, его карнизы, его фрески. «Я научился читать по любовным письмам моей матери, а считать по выпискам из ее банковских счетов», – вспоминал он. Он говорил о своих нянях, о своей матери, которая коллекционировала салфетки от Hermes, и о своем отце Марселе, богатом враче, эмигранте, польском еврее. «Он говорил мне, что мне никогда не нужно будет работать. Что деньги – это дар неба. Что они – удача моей жизни, – рассказывал Давид. – Мой отец работал главным образом для того, чтобы не сидеть без дела. Как он добывал свое богатство, я не знаю. Думаю, он спекулировал золотом. Я мало видел его. Когда я сталкивался с ним, он давал мне банкнот в 500 франков». Давид не знал – или не хотел сказать больше – о происхождении этого огромного состояния. Он как будто хотел оставить происхождение этих денег тайной, чтобы подчеркнуть, что в них есть что-то извращенное и порочное. Ведь именно они, как ни странно, мешали балованному ребенку быть счастливым.

«Мое детство – это тепло роскошных деревянных панелей на стенах и блеск очень красивого паркета в стиле „Версаль“ в редких промежутках между коврами», – подробно вспоминал Давид начало своей жизни в тайном дневнике, который начал вести незадолго до смерти, надеясь превратить его в набросок сценария для фильма о себе. «Мой отец говорил мне, что деньги – необходимое условие для власти и что мне не придется тратить время на выполнение этого условия… Я ничего не понимал в его философии, а поскольку я не боялся остаться без денег, я чувствовал необходимость их расточать».

Позже, в номере Libération от 9 января 1990 года, Мирей Дебар возвращается к проклятому дню 22 декабря 1978 года.

«Его отец был в агонии. Нотариус, которого срочно вызвала мать, пришел слишком поздно – уже после последнего вздоха. Давиду было семь лет. Больше ничто не разлучило его с Жанеттой: так он называл свою мать. Она была очень красива, часто смеялась, была немного непоследовательна в поступках».

Давид продолжает свой рассказ: «Она приказала похоронить моего отца на кладбище Ла-Муш, в общей могиле, и как можно ниже, чтобы его не смогли вынуть оттуда. Я думаю, она так сделала назло моим дядям, которые не признавали ее членом семьи – потому что она не была еврейкой, а отец был евреем».

Похоронив мужа, веселая вдова сразу же стала, вместе с помогавшим ей сыном, искать заначку, которую, как она считала, муж спрятал где-то в доме. «Мы обшарили подвал. Через четыре дня мы обнаружили возле котельной установки два металлических ящика. В них лежали двадцать пять слитков и пять тысяч золотых монет. Она продолжала искать и велела переложить на другое место все дрова. Это значит, что отец боялся ее как чумы».

Драгоценный клад был спрятан снова в загородном доме в Сент-Этьен-сюр-Шалароне, в департаменте Эн. Четыре года Давид счастливо жил рядом с матерью, которая меняла любовников и дорогие отели. Он пропускал уроки в школе и был осыпан роскошными подарками. Мать продала особняк, где прошли первые годы его детства. «От моей жизни оторвался кусок, а потом моя мать вместе со мной тратила незадекларированные деньги из выручки от продажи», – написал он. Жанетта умерла 5 сентября 1982 года в клинике, в Бург-ан-Брессе. Давид в одиннадцать лет оказался единственным главой семейной империи. До совершеннолетия мальчик был отдан под опеку своих дядей, и тогда именно они стали заниматься бумагами и швейцарскими счетами. «Я начал считать дни до своего совершеннолетия. Их оставалось 2474. Я чувствовал невыносимую тоску при встрече с людьми, от слабоумия которых страдал больше, чем от их резких замечаний», – написал Давид в своих воспоминаниях. «После смерти родителей Давиду пришлось учиться бороться, привыкать справляться с трудностями самому. Ему меняют опекунов, меняются интересы и влияния в семейном совете. Все это тяжело для него, он чувствует себя ставкой в чужой игре», – написал судье по делам опеки чиновник из международного центра в Вальбонне. Этот центр – лицей для особо одаренных детей и находится в горах над Антибом. Именно в нем оказался Давид после учебы в Нормандии, в школе, которая «записана в Книге рекордов как самая дорогая во Франции». И там же, в Вальбонне, он встретил Доминику – свою учительницу английского языка, синеглазую красавицу, богатую и умную. «Я ее очень любил. Но я был слишком молод для этого. Она говорила, что это потрясающе. Для меня это было гораздо менее потрясающим», – написал Давид.