Борис Володин - Мендель

«Ангорская кошка и обычный кот (1-е поколение) производят на свет обычных кошек (2-е поколение); ежедневное наблюдение привело бы к выводу о том, что отец оказывает более сильное влияние. Однако молодые кошки, несмотря на свою обычную внешность, унаследовали много ангорской крови, ибо из осеменения двух таких кошек в 3-м поколении наряду с обычными появилась одна белая ангорская кошка… Если мы будем придерживаться наблюдаемого нами факта, то он убедительно говорит нам, что нельзя полагаться на внешние признаки, ибо как могли две обычные кошки произвести ангорскую?»

Прекрасный эксперимент, не правда ли? И результат весьма демонстративен. Все-таки время от времени ботаникам надоедают стебельки и лепестки. И явления, которые Кельрейтер зафиксировал у гибридных гвоздик, а Сажре — у дынь, они стараются высмотреть у животных. Мендель скрещивал мышек (последователи доказали, что у них доминирование и расщепление окраски хорошо получается). А Нэгели скрещивал кошек.

Впрочем, неизвестно, сам ли он скрещивал кошек. Он этого не утверждает, но и не приводит имени какого-либо другого исследователя, предоставляя читателю своим умом решать, кто получил такие данные, если маститый ученый приводит их, из скромности не говоря, кем они получены.

«Существуют растения, окраска цветов у которых варьирует между синим, красным, белым и желтым, и мне хочется предположить, что для каждого вида окраски в идиоплазме существует соответственное количество задатков».

Мы не случайно выделили слово. Нэгели писал тоже по-немецки «Anlagen» — это знакомый термин, не правда ли?

«…Обычно одна из этих красок является доминирующей и проявляется, исключая другую, у большей части индивидуумов. Анемоны (Anemone Hepatica), как правило, бывают синими и лишь в виде исключения красными или белыми. В красных и белых, безусловно, в латентном состоянии имеются задатки (снова эти «Anlagen»!) синего».

Слово «Anlagen» кажется Нэгели, по-видимому, слишком разговорным. Научный термин должен отличаться от обычных слов, он должен звучать уникально, не иметь омонимов. Для субстрата, предопределяющего признаки, Нэгели вместо «Апlagen» — «задатки» вводит термин «идиоплазмы».

«Любое воспринимаемое свойство заложено как задаток в идиоплазме, поэтому видов идиоплазм существует столь же много, сколько существует и комбинаций свойств».

Переводя на современный язык «столько же генотипов, сколько и фенотипов», мысль у неоламаркиста Нэгели работала неплохо. А для каждого отдельного задатка он выделяет в идиоплазме структурную единицу — «идант».

Почти одновременно Вейсман предложит другое слово — «детерминант».

Через пять лет, в 1889 году, де Фриз скажет: «панген».

А прежде всех Дарвин говорил о «геммулах».

Но ни Вейсман, ни де Фриз еще не знали имени Менделя. А Нэгели, столь легко оперировавший цепями фактов, крайне похожими на менделевские, и логическими системами, повторявшими менделевские рассуждения, знал. Но, видимо, вдруг забыл.

Гуго Ильтис заметил по этому поводу:

«Остается загадкой, каким образом у гениальнейшего Нэгели, в памяти которого десятилетиями сохранялись малейшие колебания в окраске ястребинок, полностью исчезло из этой памяти содержание труда Менделя?… Каким образом у него, чью основательность подчеркивали все его ученики, выпала из памяти работа, которую он изучил досконально, подверг критике и которую он сам вызвался проверить своими собственными опытами?…»

А впрочем, стоит ли уж очень Нэгели упрекать? Он ведь таким способом поставил Менделя в один ряд с Дарвином, Кантом, Лапласом, Геккелем. Ведь заимствуя у них факты и мысли, их имен в своих работах он тоже не упоминал.

XIII. «ПОКА ДЫШУ…»

Что-то у нас со дня доклада не произошло никаких событий, только том «Трудов» печатали очень долго — доклады 1865 года вышли лишь в конце декабря 1866-го. Переписка с. Нэгели развернулась уже в шестьдесят седьмом.

Том должен был выйти летом шестьдесят шестого, полугодом ранее, да из-за Шлезвига и Гольштейна разыгралась австро-прусская война, которую историки назвали игрушечной. Правда, Шлезвиг и Гольштейн были только предлогом. На самом деле велась борьба за гегемонию среди германских государств. Австрия была для Пруссии нежелательным и сильным конкурентом. Без войны спора решить было невозможно. И войну очень хитро задумал и исподволь подготовил знаменитый прусский канцлер Бисмарк. За два года до того он втравил императора Франца-Иосифа в авантюру — в войну с Данией за эти германские герцогства, в ту пору находившиеся под датской короной. Победив датчан, Бисмарк устроил столь хитрую дележку добычи, что ее сразу назвали «ребусом без разгадки». Княжества были объявлены общей австро-прусской собственностью, но управлялись они раздельно: Шлезвиг — Пруссией, Гольштейн — Австрией. Добыча эта была неудобна крайне — между Австрией и управляемым ею Гольштейном находилась Пруссия. Франц-Иосиф тотчас стал настаивать на переделе — он готов был дешево уступить Гольштейн за что-нибудь находящееся поближе, но ему было отвечено, что земли, уже бывшие под прусской короной, по конституции никому не могут быть отданы. Вся шахматная партия была рассчитана Бисмарком на много ходов вперед еще до нападения на Данию: Бисмарк создавал Германскую империю. Теперь он добился нейтралитета России и Франции, еще заключил союз с итальянским королевством, заплатив за него 120 миллионов франков, и Австрия очутилась меж двух огней.

16 июня 1866 года пруссаки начали военные действия, а итальянская армия двинулась к Венецианской области, к последним владениям Франца-Иосифа на Апеннинах. Но 24 июня итальянцы были в прах разбиты при Кустоцце. Говорят, что Бисмарк в те дни носил в кармане яд, ибо поражение было бы крахом всей его политики. Но глотать яд не пришлось: армия Мольтке выиграла сначала одно за другим три небольших сражения — 25, 26 и 29 июня, а 3 июля под Садовой разгромила наголову императорские войска — 18 тысяч австрийцев было убито и ранено, 24 тысячи очутилось в плену. (В такие вот игрушки играли в той «игрушечной войне».) Наполен III, который за семь лет успел было превратиться из злейшего врага Австрии в ближнего союзника, заявил австрийскому послу, что он, во-первых, болен, а во-вторых, не готов воевать. Венгерский сейм отказался дать императору войска, пока Венгрии не будет возвращена автономия. Пруссаки оккупировали всю Моравию и очутились в 10 милях от Вены. Габсбургская монархия трещала по всем швам. Вспыхнула холера, и тогда был подписан мир. Договор закреплял прусскую гегемонию среди германских стран. Еще год спустя Венгрия получила автономию, и государство стало называться «двуединой монархией» — Австро-Венгрией. Через пять дней после заключения мира Грегор Мендель послал на родину очередное «письмо-газету».