Людмила Ивонина - Мазарини

Сделав на Конде последнюю ставку, парижане пожалели его. Принц был спасен от полного разгрома. Но что делать дальше? Просить милости у короля или продолжать борьбу, мобилизовав для этого все силы столицы? Унижаться великий Конде не мог и выбрал борьбу.

Эта борьба дошла, как и Фронда, до крайностей. Принц решил преподать урок не только магистратам, но и всей верхушке столицы, которая, по сути, его совсем недавно спасла. 4 июля было произведено вооруженное нападение на собравшийся в ратуше Большой городской совет. Сотни людей погибли в тот день. Губернатор Парижа маршал Лопиталь бежал из города, прево Лефевр объявил об отставке, многие последовали его примеру или заплатили выкуп.

Так с помощью террора Конде достиг полного подчинения Парижа. Но то была пиррова победа, поскольку принц оттолкнул от себя население города. Резню 4 июля трудно назвать восстанием или бунтом. В ней слишком активное участие принимали переодетые солдаты Конде и люмпены Бофора. А в действиях толпы, собравшейся в тот день перед ратушей, проявилась извечная вражда плебейства к городской олигархии – чиновничьей верхушке. Советников и парламентариев избивали всех подряд, не разбирая, мазаринисты они или кондеянцы. Поэтому теперь состоятельные люди стремились покинуть столицу, пока не поздно. Народ голодал и зверел, а солдаты Конде занимались грабежами, насиловали женщин и потихоньку от своего командующего дезертировали.

Авторитет принца стремительно падал – ничто уже не могло помочь одинокому хозяину Парижа. Конде фактически оказался в политическом вакууме. После 4 июля старый муниципалитет был распушен. Новым купеческим старшиной был назначен популярный в среде парижан Бруссель. Но народ это не успокоило – им овладела явная апатия и неверие в необходимость бунтовать. Люди наконец начали понимать, что принцы ничем не лучше Мазарини, а может быть, и хуже. А напуганные погромами буржуа уже поняли, что Фронду в любом ее виде надо побыстрее заканчивать.

Конде запретил делегатам шести крупнейших цехов столицы отправиться к королю, чтобы засвидетельствовать свое почтение. В августе представители городской верхушки собрались в Пале-Рояле, где обсуждали этот отказ и свою дальнейшую тактику. Их поддержало много людей, столпившихся у стен дворца. Их шляпы были украшены листком белой бумаги – впервые белый цвет, символ верности королю, вытеснил желтую символику мятежа.

Слабели позиции принца и в провинции, даже в послушном ему Бордо. В этом городе и народ и парламент были сильно разъединены. Одни являлись противниками двора, другие, а таковых становилось все больше даже среди ормистов, – его сторонниками. В парламенте Бордо среди противников двора существовали две группы. Одна из них именовалась Большой Фрондой, другая – Малой. Каждая из групп мешала другой, стремясь самой закрепиться около принца.

Такая ситуация ослабляла позиции Конти и госпожи де Лонгвиль, уже не ладивших между собой. Разлад между ними умело подогревался агентами кардинала, как сообщает в своих «Мемуарах» герцог де Ларошфуко. Борьба между группировками, анархия, разлад в правящих верхах оттолкнули ормистов, малых и больших фрондеров и весь народ Бордо от сторонников Конде. В провинциальном центре, как и в столице, вспыхнули беспорядки и волнения. Все это привело принца Конти и госпожу де Лонгвиль к необходимости оставить Конде и принять все условия, какие первому министру было угодно им навязать.

В рядах активных сторонников правительства в Париже проявился и Поль де Гонди. «Роль противника принца Конде делала мне честь», – напишет он впоследствии. Гонди довольно активно взаимодействовал с людьми Мазарини, особенно с бывшим послом в Англии Бельевром. Но все-таки парижский коадъютор, готовящийся к вступлению в кардинальскую должность во Франции, был сейчас растерян, как и многие другие представители правящих кругов королевства.

– Куда мы идем? Ради кого усердствуем? Я знаю, что мы принуждены делать то, что делаем, и делаем это наилучшим образом, но пристало ли нам радоваться необходимости, толкающей нас к этому лучшему, когда она вскоре неизбежно приведет нас к худшему? – спросил в августе 1652 года не веривший уже ни во что Гонди Бельевра.

– Понимаю Вашу мысль, но позволю себе возразить словами, которые однажды слышал от Кромвеля. Как-то Кромвель сказал мне, что всех выше поднимается тот, кто не знает, куда держит путь, – ответил его собеседник.

На это Гонди возразил:

– Вам известно, что Кромвель мне отвратителен, а если он придерживается подобного мнения, я еще и презираю его, хотя нам и пытаются внушить, будто он человек великий, ибо подобное мнение достойно повредившегося в уме.

Стрелы были пущены как в Конде, так и в Мазарини, считавших английского властителя великим. Кардинал и сам претендовал на величие, в сущности, являясь таковым, хотя и был совсем непохож на Оливера Кромвеля. Гонди же не желал признавать величия ни за кем. Но подчинился обстоятельствам.

Впоследствии слова Гонди были переданы Кромвелю, тогда уже ставшему лордом-протектором Англии. Кромвель сказал французскому послу в Лондоне де Бордо: «Мне известен лишь один человек на свете, который меня презирает, – это кардинал де Рец». Как видно, протектор тоже имел о себе высокое мнение.

В конце августа Королевский совет обнародовал указ об амнистии – за исключением руководителей, всем участникам гражданской войны гарантировалось прощение в случае их возвращения под власть короля в трехдневный срок.

В Париже обрадовались этому известию. Оставшиеся представители чиновничества и буржуа настолько осмелели, что пригрозили Конде, что они отправятся ко двору Людовику XIV в Бурже просить помощи для изгнания армии принца из столицы. Конде ничего не мог им противопоставить.

В начале сентября Париж веселился, предчувствуя мир. Веселье это совпало с днем рождения короля. В городе пускали фейерверк и жгли потешные огни. А Великий Конде был мрачен и не выходил на улицы. В эти дни в Бурже веселился и Джулио Мазарини, хотя сейчас и не собирался возвращаться в столицу. Зато он знал, как лишить принца последнего козыря в игре.

11 сентября Людовик XIV торжественно возложил на голову Гонди кардинальскую шляпу. Тот произнес перед королем и королевой-матерью прочувствованную речь, проклиная несчастья, принесенные войной, и требуя немедленного установления мира. 12 сентября король ловким маневром дал почетную отставку Мазарини, объявив, что отпускает «своего верного слугу». Эти события окончательно изменили настроение парижан. Джулио вновь отправился в изгнание, но уже с легким сердцем. В том, что он скоро вернется, в высшем свете и в парламенте никто не сомневался.