Георг Форстер - Путешествие вокруг света

Это была прекраснейшая часть О-Таити. Равнины здесь были широкие, у всех гор — мягкие очертания, закругленные вершины и пологие склоны. На берегу, поросшем прекраснейшей травой и до самой воды затененном пальмами, было множество народа. Едва мы вышли из лодки, раздался громкий радостный крик. Нас немедленно провели к хижинам, скрытым под хлебными деревьями, и перед одним из самых больших домов мы увидели квадратную площадку в 20—30 шагов, обнесенную изгородью высотой дюймов 18. Посредине этой площадки, на земле, скрестив ноги, сидел король. Его окружала группа людей обоего пола; судя по своему сложению, цвету кожи и поведению, они принадлежали к числу высшей здешней знати. Матросы положили перед королем на землю наши подарки, служившие как бы верительными грамотами капитану Куку, после чего мы все подошли поближе, и нам предложили усесться вокруг его величества. Хотя внешне народ здесь как будто проявляет большое почтение к своему повелителю, о чем свидетельствует хотя бы то, что в его присутствии каждый без исключения должен обнажать плечи, это почтение, однако, не помешало всем тесниться вокруг с неистовым любопытством. Поскольку же толпа, а следовательно, и давка были несравненно больше, чем во время нашей аудиенции у Ахеатуа, то стоявшим по углам огороженной площадки королевским слугам приходилось немало стараться, чтобы хоть как-то удерживать людей на расстоянии. Особенно старался один из них, который расчищал для нас дорогу; он немилосердно колотил вокруг палкой и не одну сломал о головы, многие из них разбив в кровь

Menava quella mazza fra la gente

Ch' un imbriaco Svizzero paria

Di quei, che con villan modo insolente,

Sogliono innanzi 'l Papa il dì di testa

Rompere a chi le braccia, a chi la testa.

Тем не менее толпа все время продолжала напирать, как это делает английская чернь худшего пошиба, с той лишь разницей, что эти сносили действия королевских слуг более терпеливо. Во время прошлого пребывания здесь капитана Кука король О-Таити не допустил до себя наших людей, вероятно, из-за политических расчетов своего дяди Тутахи, который тогда держал в своих руках всю власть и, наверное, боялся, что потеряет уважение европейцев, если те узнают, что не он первый и главный человек на острове. О-Ту (нынешнему королю) было уже 24—25 лет, и он лишь недавно получил власть, которую, видимо, узурпировал у него Тутаха.

Не только по положению, но и внешне он был самым большим человеком на острове: 6 футов 3 дюйма. Телосложение у него было крепкое, пропорциональное, вообще выглядел он здоровым и не казался предрасположенным к чрезмерной тучности. В облике его было что-то мрачное, а возможно, и робкое, но все же чувствовались величие и ум, а живые черные глаза смотрели выразительно. У него была черная бородка клинышком и густые вьющиеся волосы. Портрет его выгравирован на меди по рисунку господина Ходжса и помещен в отчете капитана Кука об этом плавании. Братья и сестры О-Ту были похожи на него; волосы их тоже, подобно равномерно густому курчавому парику, стояли торчком вокруг головы. Старшему из братьев было лет 16, а младшему — около 10. Старшая же из сестер, которая на этот раз присутствовала тут одна, выглядела лет на 25—26. Поскольку здешние женщины обычно коротко стригут волосы, прическа этой дамы выделялась и, видимо, составляла привилегию королевской семьи. Ее высокий ранг, однако, не освобождал ее от обычного требования этикета: обнажать плечи в присутствии короля. Женщинам этот обычай давал возможность разнообразно и необычайно выгодно демонстрировать красоту своего сложения. Все ее одеяние состояло из длинного куска белой материи, тонкой, как муслин. Такой кусок обычно сотней разнообразных способов непринужденно обертывается вокруг тела, в зависимости от желания, таланта и вкуса каждой молодой красотки. У них не существует общей моды, которая бывает к лицу лишь некоторым, а других скорее портит до неузнаваемости, нежели красит; нет, врожденная свобода проявляется в их нарядах, а природная грация дополняет благородную простоту одежды и телосложения.

Единственные, кто могли не обнажать плечи, были хоа[280], королевские придворные, которых лучше всего сравнить с камергерами и которых у короля было 12, прислуживавших ему по очереди. К их числу относились и те, кто, подобно швейцарцам, избивал народ и расчищал место. Мы сидели между дядями, тетями, кузенами и другими родственниками короля. Все эти знатные особы наперебой стремились показать нам свое расположение, заверить нас в дружбе, и все ради того, чтобы получить бусы и гвозди. Но способы и приемы, какими они старались раздобыть эти мелочи, были весьма различными, и поэтому не всем одинаково везло. Когда мы, например, оделяли бусами ту или иную группу, к нам то и дело протискивались какие-нибудь молодые наглые парни и тоже протягивали руки, как будто имели право претендовать на нашу щедрость. Такие обычно ничего не получали. Труднее было отказать в подарке старым почтенным людям, которые тянули к нам трясущиеся пальцы, сердечно пожимали нам руки и в надежде на нашу доброту шептали на ухо свои просьбы. Дамы постарше призывали себе на помощь искусство и лесть. Они обычно спрашивали, как нас зовут, объявляли нас своими детьми и знакомили с родственниками, которые таким образом становились и нашими родственниками. Постаравшись затем еще как-нибудь польстить нам, они просительным тоном, с любезной миной говорили: «Аима поэ ити но те тайо меттуа?», что значило: «Не найдется ли у тебя бус для твоей милой мамочки?» То есть они взывали уже к нашей детской любви, и если находили отклик, то получали свое. Такая форма просьбы представляла характер этого народа в самом выгодном свете. Ведь предполагать в других добрые побуждения, когда те сами их не имеют,— это уже свидетельство утонченности нравов, присущей лишь цивилизованным народам. Женщины помоложе, в расцвете лет, прибегали к другим уловкам. Они и так были каждая по-своему миловидны, да еще очень старались понравиться, а делать это они умели прелестно, как только это могут делать где-либо наши сестры, так что отказать им было нелегко, ибо кто способен устоять перед столь юными, милыми и очаровательными девушками?

Пока мы раздавали подарки придворным дамам и господам, они послали своих слуг (таутау) за большими кусками лучшей материи ярко-красной, алой или бледно-желтой расцветки, надушенной тончайшими благоуханными маслами, чтобы сделать нам ответные подношения. Они возлагали эту материю поверх наших одежд и скоро так загрузили нас ими, что мы едва могли шевельнуться.

Это важное занятие — получение подарков — прерывалось вопросами о Табане (господине Банксе), Толано (д-ре Соландере) и о других знакомых. Однако о Тупайе (Тупейе), или Паруа, как его обычно называли, спросили лишь несколько человек. Известие о его смерти они тоже приняли довольно равнодушно, хотя, нам казалось, земляки должны были бы особенно ценить широкие познания этого человека.