Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Для одного полка это было достаточно. Почти все свободные от работ и службы товарищи стеклись послушать большевистских ораторов. Я поднялся на трибуну и стал говорить.

Аудитория слушала внимательно, но без особенного пыла. Только когда я перешел к вопросу о войне и мире, живо волновавшему чувства и помыслы каждого крестьянина в серой солдатской шинели, слушатели насторожились, и на их лицах тотчас отразились глубокие внутренние переживания, мучившие каждого из них по поводу этой больной темы. Как дамоклов меч висевшая над головой каждого из них опасность внезапной отправки на фронт и естественное, здоровое отвращение к чудовищной империалистической бойне создавали благоприятную почву для восприятия антимилитаристских идей. Это настроение не было голым шкурничеством, как объясняла себе успех большевистской пропаганды вся буржуазная печать. Эгоистичными, своекорыстными шкурниками могут быть отдельные лица, но никак не огромные массы, вовлеченные в грандиозное движение революции.

После меня выступило несколько местных работников. В общем, удалось разъяснить положение и поднять настроение солдатской массы. Чувствовалось, что если эта воинская часть и не проявит большого энтузиазма в борьбе, то, во всяком случае, она никогда не выступит против нас. Весь митинг продолжался немногим более часа.

На другой день мне пришлось побывать на митинге кавалерийского полка. Он был расквартирован далеко за городом, в кречевицких казармах. На грузовом автомобиле по плохой, ухабистой, давно не ремонтированной: ж размытой дождями дороге мы приехали в этот полк. В ожидании, пока товарищи соберутся на митинг, председатель полкового комитета пригласил Михаила Рошаля, Валентинова и меня в офицерское собрание; мы согласились. В офицерском собрании все дышало специфическим ароматом старого режима. На окнах висели чистые и аккуратные занавески, столы были накрыты белоснежными прокрахмаленными скатертями, за ними сидели туго затянутые в корсеты ротмистры и корнеты в рейтузах и кителях с золотыми погонами. Изящно сервированную закуску подавали услужливые официанты.

Только наша компания своим оживленным и бесцеремонным поведением, своим демократическим видом внесла диссонанс и грубо разрушила иллюзию старого режима, которая старательно культивировалась в этих уютных, словно языком вылизанных комнатах. Мы ловили на себе косые, недоброжелательные взгляды соседних столиков. Наконец, мимо нас, лихо поигрывая бедрами, походкой самоуверенного глупца, прошел какой-то офицер с фантастически-широкими, как на шарже, рейтузами.

Михаил Рошаль, как вольноопределяющийся, был одет в военную форму.

При виде жеребца в золотых погонах он из чувства дисциплины приподнялся с своего стула. Но офицерик этим не удовлетворился.

По-военному развернувшись на месте, он вперил свои бесстрастные, но вдруг налившиеся злобой глаза в лицо Рошаля и с привычной интонацией, выработанной в течение долгих лет службы в казарме и на плацу, неистово завопил:

— Вольноопределяющийся, как вы смеете, стоя перед офицером, держать руки в карманах? Я вас научу дисциплине… и т. д.

Мы поспешили вмешаться и прекратить безобразную сцену, напомнив зарвавшемуся офицеру, что дни старого режима миновали и у нас, к счастью, произошла революция. Он как-то сразу притих, но, отойдя к группе своих золотопогонных друзей, еще долго высказывал гневное возмущение святотатственным потрясением самих основ военной дисциплины. Я решил об этом рецидиве офицерского самодурства довести до сведения солдатской массы.

Вскоре нас пригласили в полковой театр, где должен был состояться митинг.

Это был совершенно отдельный, огромный сарай, со сценой и длинными рядами скамеек. Зал был наполнен солдатами.

Я говорил около двух часов. Охарактеризовав весь режим Керенского, я с особым вниманием остановился на деле Корнилова и подробно осветил весьма недвусмысленную роль Керенского во всей этой авантюре. Солдатская масса заброшенного в захолустье полка, по-видимому, не была избалована визитами новгородских ораторов. С изумительным интересом внимали они каждому слову, упоминание о некоторых общеизвестных фактах являлось для них свежей новостью, едва ли не сенсацией, а участие Керенского в контрреволюционном заговоре Корнилова, которого он из трусости предал на полпути, явилось для публики неожиданным откровением и вызвало необычайное возбуждение против Временного правительства и страстные выкрики по адресу Керенского: «Позор предателю революции».

После меня выступали новгородские товарищи: Рошаль и Валентинов.

Атмосфера собрания накалилась до высшего предела.

Редко мне приходилось видеть такой сильный подъем, такое страстное воодушевление и столь неистовую политическую ненависть. Не было сомнений, что люди, охваченные таким жгучим энтузиазмом, готовы идти в бой, готовы погибнуть или победить в борьбе с ненавистным Временным правительством. К неописуемой радости Новгородской организации, кавалерийский полк по своему настроению оказался не только вполне надежной, но еще, пожалуй, и лучшей опорой пролетарской революции, чем другие армейские части, стоявшие в городе.

Впрочем, относительно последних также но было ни сомнений, ни подозрений. Со стороны всего Новгородского гарнизона наша партия могла ожидать только поддержки.

Любопытно, что на обоих митингах мы но встретили оппозиции: меньшевики и эсеры сочли за благо вовсе не появляться на трибуне.

По окончании политических речей я снова взял слово и сообщил о факте «цукания» в офицерском собрании. Это произвело большое волнение. Солдаты повскакали с мест и, размахивая кулаками, возбужденно крича, приготовились идти в офицерское собрание, чтобы покарать виновного офицера. С большим трудом нам удалось успокоить товарищей и отговорить их от самосуда над сторонником царской дисциплины.

Когда мы на грузовике возвращались в Новгород, шедшие с митинга кавалеристы радостно приветствовали нас фуражками.

На следующий день в Новгороде открылся губернский съезд Советов. Председателем съезда был избран приехавший из Питера «новожизненец» А. П. Пинкевич, автор научно-популярных работ по естествоведению. Большевистская фракция выдвигала в председатели мою кандидатуру, но большинство съезда оказалось не на нашей стороне, и, получив по числу голосов второе место, я вошел в президиум в качестве товарища председателя,

Выборы «новожизненца» в руководители съезда чрезвычайно ярко изобличили физиономию его большинства.

Здесь в большом количестве были представлены крестьяне, делегаты различных уездных и волостных Советов. Рабочий класс, вообще сравнительно немногочисленный в губернии, был представлен слабо. Солдатские делегаты съезда в подавляющем большинстве являлись теми же крестьянами.