Игорь Каберов - В прицеле свастика

Группа Ефимова сбила четыре Ме-109. А всего за два вылета мы уничтожили восемь вражеских машин.

На другой день погода резко ухудшилась. Техники чинили самолеты, а мы под руководством подполковника Никитина обсуждали, кто как действовал в бою, анализировали свои ошибки и удачи, боевые качества «харрикейна». В конце концов все сошлись на том, что машина эта далеко не ураган, хотя она так и названа, но что драться на ней с Ме-109 можно. А против «юнкерсов» — тем более. Много значат пушки! Когда я в поединке с «мессершмиттом» ударил из них, это сразу решило исход боя. От разбитого крыла вражеского самолета отлетел элерон. Машина вошла в штопор и так летела до самой земли. Пилот не смог воспользоваться парашютом.

После обеда мы узнали, что в полк приехал инструктор политотдела политрук М. Р. Голод. Беседуя с нами, он говорил в основном о Ленинграде. О том, что жители города стойко переносят трудности блокады. О том, что каждый из них героически трудится на своем посту. Идет соревнование за выпуск продукции для фронта. Театры готовят новые пьесы. Композитор Шостакович посвятил свою седьмую симфонию обороне Невской твердыни. Наши флотские литераторы Вишневский, Азаров и Крон пишут пьесу «Раскинулось мора широко». Она будет ставиться в театре музыкальной комедии.

Крона я не знаю. А с Вишневским и Азаровым мне доводилось встречаться. Помнится, и тот, и другой, познакомившись с моими поэтическими опытами, советовали мне больше работать над словом. Теперь, через тридцать лет, я впервые прочел военные дневники Вишневского и с волнением встретил в них свое имя. Вот запись, сделанная 17 октября 1941 года: «Беседа с летчиком Каберовым». Вот пометка, оставленная в дневнике 31 марта 1942 года: «Прочел стихи И. Каберова (летчика-истребителя), с темпераментом написаны!» Всеволод Азаров много раз бывал в нашей части, писал о нас стихи, очерки. Это си уже после войны, в 1963 году, заставил меня взяться за перо, сказав, как когда-то говорил Вишневский: «Увидишь, получится...»

Но я, кажется, снова отвлекся. Возвращаюсь к нашим фронтовым будням, к беседе с инструктором политотдела Михаилом Романовичем Голодом. Помню, после его упоминания о пьесе Вишневского, Азарова и Крона Егор Костылев, большой любитель пошутить, сказал: — Что же нам-то делать? Симфонию мы написать не сможем, пьесу тоже. Вот на борту самолета черкануть что-нибудь такое, чтобы у фашиста мурашки по коже побежали, — это да!..

На левом борту своего самолета Костылев в тот же день начертал: «За Русь!» По предложению техника Тараканова мы на нашем «харрикейне» написали: «За Ленинград!» В это время к нам подошел Сергей Сухов.

— Хорошо, но не очень, — сказал он, — Слишком обычно и невыразительно. Мурашки от этих слов у фашиста по хребту не побегут. Надо проще и выразительней.

Утром, когда Сергей возвратился из полета, я услышал на стоянке хохот техников:

— Во дает Сухов!

— Ну и ну!..

Только тут все мы увидели на фюзеляже машины Сергея крупную надпись: «По разэтакой буржуазии огонь!!!» Разумеется, я привожу ее, эту надпись, не дословно. Сергей отпустил по адресу буржуазии такое словцо, крепче которого вряд ли кто смог бы найти. Смех долго еще не умолкал на стоянке. Между тем Сухов вышел из кабины навстречу приближающемуся к нему Ефимову.

— Что это они, комиссар? Нашли над чем смеяться! А вот фашист отреагировал на эту надпись иначе. Как увидел — сразу в штопор. Правда, пушки тоже помогли... Ефимов, сам нахохотавшись до слез, вытер платком глаза и велел технику Кудрявцеву закрасить крепкое словцо на фюзеляже Суховского «харрикейна».

Вскоре мы узнали, что начали наступление войска Волховского фронта. Воздушные бои переместились в район Шлиссельбурга, и нам снова пришлось перебазироваться на Карельский перешеек.

Это были тяжелейшие бои. Никогда не забуду первый вылет.

Едва наша шестерка подошла к линии фронта, как на нее напали шестнадцать истребителей Ме-109, Между тем над позициями наших наземных войск появились «юнкерсы». Мы с Мясниковым прорвались к ним, и я первой же очередью уничтожил Ю-88. Не будь поблизости командира, это могло бы стоить мне жизни. Мясников успел развернуться и сбить пикировавший на меня вражеский истребитель. Фашисты рассвирепели. Им удалось разделиться на две группы и поджечь машину Евгения Теплова. Объятый пламенем «харрикейн» стал падать.

— Женька, прыгай! — кричал кто-то по радио. Но Женя, по-видимому, был не в силах воспользоваться парашютом.

В конце концов нам удалось соединиться в одну группу. И все же мы и тут не обошлись без потерь. Вскоре фашистские стервятники подбили самолет комиссара первой эскадрильи политрука Косорукова. Командир приказал мне прикрывать его вплоть до посадки. Удачно вырвавшись из боя, я догнал Косорукова. Он шел в сторону Новой Ладоги, должно быть надеясь приземлиться на одной из площадок на берегу озера. Вражеский снаряд разбил правую плоскость истребителя. Капот с мотора был сорван. За самолетом тянулся слабый дымок.

— Вы слышите меня? — позвал я Николая Михайловича по радио.

Ответа не последовало.

— Развернитесь влево! — дал я команду. Косоруков развернул самолет.

— Теперь снижайтесь. — Машина пошла на снижение.

— Выпускайте шасси!.. Шасси, шасси выпускайте!..

На эту команду Николай Михайлович не отреагировал. Тогда я потребовал, чтобы он убрал газ и планировал, так как площадка была уже рядом. Но машина Косорукова вдруг вздыбилась, перевернулась через крыло и, войдя в штопор, ударилась о землю.

Не стало замечательного летчика, комиссара, душевного человека Николая Михайловича Косорукова.

На свой аэродром мы возвратились подавленные гибелью друзей и усталые донельзя. Помнится, я едва выбрался из кабины. Болела каждая клетка тела. Шею, казалось, невозможно было повернуть. Но отдохнуть не пришлось. Мотористы заправили самолеты, и снова взлетела ракета, и снова мы поднялись в задымленное небо, где нас ждал не менее тяжкий бой.

Фашистское командование бросало против наших войск в районе Синявина все новые полки и дивизии, снимая их с других участков фронта, чтобы любой ценой удержать под Ленинградом свои позиции. И все новые авиационные подразделения противника появлялись в раскаленном небе над Невой. С тех пор как наш полк принял «харрикейны», мы уничтожили в воздушных боях двадцать девять фашистских самолетов, потеряв при этом пять своих.

Воздушное сражение нередко длится около часа, «Харрикейны» неудобны для вертикального маневра, и мы часто вынуждены в схватках со сворой «мессершмиттов» обороняться. Мы обороняемся, но используем каждый подходящий случай, чтобы меткой очередью сразить вражеский самолет.