Олег Дивов - Оружие Возмездия

– Спокойно, ребята, – сказал я. – Гена! Где Сиротин?

– Идет через парк.

– Пятнадцать минут. В самый раз. Большой! Посмотри в тазике, у нас вроде бы осталось еще на донышке краски с известью. Малой! Выбери перчатку почище. Лучше правую. Работаем, товарищи сержанты. Все будет зашибись.

Я говорил это на ходу – шел к кабинету замполита. Привычным движением распечатал дверь, вскрыл замок, нырнул в книжный шкаф, нашарил в глубине величайшую штабную ценность – нетронутый баллон с клеем ПВА. Достал из кармана нож, срезал носик баллона, побежал назад к трещине. Меня уже ждали Большой с тазиком и Маленький с перчаткой.

– Табуретку!

Черт побери, не достать.

– Большой! Подними меня.

Большой присел, схватил меня под колени, громко крякнул, и я вознесся к потолку. Вот она, трещина.

– Не надо перчатку.

Пожертвую, так и быть, одним из уцелевших пальцев. А то у нас получился такой гладкий потолок, что если возюкать по нему перчаткой, будет заметно.

Я выдавил ПВА на палец и надежно залепил трещину. Как и следовало ожидать, полоса клея выделялась на потолке.

– Маленький, краску! Большой, жив еще?

– А ты легкий, – сдавленным голосом сообщил Большой.

Я набрал на палец нашей импровизированной краски и аккуратнейшим образом замаскировал следы клея.

– Отбой тревоги.

Большой осторожно поставил меня на пол, и мы все трое уставились наверх.

– Как так и было, – уверенно сказал Маленький.

– Гена, посмотри от себя.

– Ничего не вижу.

– Учитесь, молодые люди, – сказал я и побежал отмывать палец. Надо было успеть еще закрыть и опечатать кабинет замполита. А то мы с ним месяц назад рассорились, и он отнял у меня ключ. Лучше бы замок сменил.

Сиротина мы встретили, красиво выстроившись во фрунт.

– Штаб, смирно! Товарищ майор, за время вашего отсутствия происшествий не случилось!..

– Вольно, вольно.

Сиротин огляделся и сказал:

– Да-а…

Я махнул Олегам, чтобы убрались в туалет, а сам принялся нести околесицу про три цветовых системы, уникальное сочетание несочетаемого и ощущение свежести.

Сиротин кивал и говорил: «да, неплохо, неплохо». Физиономия у него была довольная. Он наверняка гордился собой. Сиротин не мог не понимать с самого начала, что краски мало. Хрен с ним, что цвета несочетаемые. Мы не могли покрасить штаб в принципе тем, что нам дали! Ну никак. Но глядите, майор приказал, а сержант – сделал. Из ничего. Значит, майор выше всех похвал.

Я его ненавидел.

Сиротин провел по стене пальцем – не мажется и не осыпается. Оглядел потолок: гладенький. А как красиво смотрятся батареи на белом фоне! Действительно находка ведь. Если бы не этот серый, который мне активно не нравится, потому что он тут лишний, было бы вообще супер. Ну прими ты у меня работу, майор, и отпусти домой.

– Ну что же, – сказал Сиротин. – Ну что же…

Мы прошли коридор из конца в конец, и майору не к чему было придраться. Я сам поражался, до чего хорошо все выглядит. За три дня, мать-перемать! Да мы герои!

Может, завтра наше художество поплывет и обвалится. Но сегодня – конфетка. А завтра нас тут не будет. А если мы, по прихоти товарища майора, задержимся в ББМ, и потолок рухнет, и Сиротин прибежит с воплями… Да я его при всем честном народе пошлю туда, где ему место! На косой крестик пошлю… Очень мне хотелось оставить нетронутым косой крестик на двери пятой комнаты – кабинета начальника штаба подполковника Мамина. Но Шнейдер сказал, что Сиротин этот крестик хорошо знает. Слишком мощно крестик отражен в журнале передачи дежурств по штабу. Я согласился, и Олеги крестик закрасили.

– Хорошая работа, – сказал Сиротин. – Думаю…

Мы уже были у двери его кабинета. И тут майор неожиданно сдал назад. И направился в сортир. Я проводил его недоуменным взглядом. Туалет-то мы не делали, был такой уговор с самого начала.

Из сортира донесся визг.

Визжал майор Сиротин.

– Что это, что это?! – кричал он фальцетом, нависая над раковиной.

Про раковину я забыл, честно говоря, Просто забыл. А она была основательно уделана краской всех цветов радуги.

Раковину две недели как изгваздал Витя, когда делал наглядную агитацию. Потом Витя поссорился с замполитом, послал его на косой крестик и убыл из штаба, демонстративно отказавшись убирать за собой.

Офицеры посмеялись – Витю все любили, а замполита никто, – и солдату Михайлову за эту неуставную выходку ничего не было. А раковина осталась, и никто ее отчистить даже не пытался.

– Безобразие! – кричал Сиротин. – Какая грязь! Почему не убрали за собой? Я не могу принять вашу работу, если вы оставляете за собой такой бардак! Не вижу службы войск, не вижу совершенно!

– Товарищ майор! – у Олега Большого вдруг прорезался командный бас. – Эта раковина была в таком виде еще месяц назад. Да она всегда такая была!

– Никогда!!!

– Две недели, – подсказал я очень спокойным тоном, заходя в туалет. – Две недели назад ее испачкали. И вы, товарищ майор, прекрасно знаете это.

– Я ничего не знаю! – заорал Сиротин. – Я не принимаю вашу работу! Всё!!! Идите отсюда! И несите службу!

Я стоял у Сиротина за спиной, а кричал он на Олега Большого, нависавшего над майором с фронта. И тут я увидел, как страшно у Большого дрожат губы. Мелко и страшно.

Он, похоже, на полном серьезе боролся с желанием треснуть Сиротина по фуражке. А колотушка у Большого была что надо. Майор бы провалился в туалет к ракетчикам. Жуя фуражку на лету.

То-то смеху было бы.

– Я ничего не знаю! Раковина была чистой! Работа не принимается, не принимается, ясно вам?!

– Това-арищ ма-ай-ор-р!!!

– Стой, раз-два! – скомандовал я голосом, которым прапорщик из анекдота останавливал поезд: вроде негромко, а слышно. Ввинтился между Сиротиным и Большим. Поймать взгляд майора мне не удалось – его глазки так и бегали. Ну да ладно. Я ж не гипнотизер.

– Товарищ майор, раковина будет приведена в надлежащий вид. Мы займемся этим немедленно и по исполнении доложим вам.

Сиротин опешил – так я был спокоен. От изумления он даже посмотрел мне в глаза.

А что мне еще оставалось?

– Товарищ майор… когда мы отчистим раковину… вы сочтете нашу работу в штабе… выполненной?

Не знаю, что в тот момент случилось. Я говорил очень низким голосом и давил, конечно, изо всех сил – руки уперты в бока, голова едва заметно раскачивается, – но истерика у Сиротина еще не могла пройти. Он не должен был подчиниться мне. Да я и не пытался сломить его волю. Я просто демонстрировал угрозу такого уровня, с которой нельзя не считаться.