Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод
Такие вот между ними великими были «высокие отношения».
Изначально революционный поэт Маяковский выступал как прямая противоположность уходящему Серебряному веку. Пролетарии, которые строят новую страну, но при этом голодные «сидят в грязи» при лучине, жили не мечтой о Прекрасной Даме и миражами с одиноким жирафом. Нет, они нуждаются в великом, грандиозном будущем для себя и грядущих поколений, в масштабных свершениях, в мировой победе человека труда сегодня — «через четыре года здесь будет город-сад»[71]. Главный герой стихотворения «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка» Иулиан (Ян) Петрович Хренов дружил с Маяковским, бывал у него в доме во время коротких командировок в Москву.
В 1936 году, как начальник строительства Краматорского металлургического комбината, он был осуждён за участие в троцкистской организации, но получил сравнительно небольшой пятилетний срок с отбыванием в Севвостлаге в Магадане. По воспоминаниям Валаама Шаламова, на этапе из Владивостока, сидя в верхнем трюме парохода «Кулу», как единственную сохранившуюся драгоценность из прошлого показывал зекам томик стихов с этим стихотворением о себе.
Вы чуете
слово —
пролетариат? —
Ему
грандиозное надо… [1.42].
Убеждённый революционер-идеалист, мечтающий о Мировой революции, Маяковский становится гневным обличителем пороков советского общества:
Сколько их!
Числа им нету.
Пяля блузы,
пяля френчи,
завели по кабинету
и несут
повинность эту
сквозь
заученные речи.
Весь
в партийных причиндалах,
ноздри вздёрнул —
крыши выше…
Есть бумажки —
прочитал их,
нет бумажки —
сам напишет.
Всё
у этих
в порядке,
не язык,
а маслобой.
Служит
и играет в прятки
с партией,
с самим собой… [1. 47].
Бюрократия, партийное чванство, бестолковость, тупое упорство в отстаивании своих непонятно откуда взявшихся особых прав и привилегий в совокупности с дремучей безграмотностью — персонажи Маяковского не просто паразитируют на великой идее, они дискредитируют её, превращая в мелкую бестолковую затею.
я
белому
руку, пожалуй, дам,
пожму, не побрезговав ею.
Я лишь усмехнусь:
— А здорово вам
наши
намылили шею! — (…)
Но если
скравший
этот рубль
ладонью
ладонь мою тронет,
я, руку помыв,
кирпичом ототру
поганую кожу с лад они… [1. 43]
Стихотворение «Взяточники», извините, вообще-то, звучит как крамола. Революционный поэт ставит лютого врага советской власти — белогвардейца — выше нашего родного советского служащего, члена партии «с длиннющим», хоть и «подчищенным стажем», пусть и коррупционера. Как же ему подобное произведение простить?
Уже в изгнании, анализируя сложившуюся общественно-политическую ситуацию в СССР в 20-х — 30-х годах, Лев Троцкий в унисон с Владимиром Маяковским написал в «Преданной революции»: «Попытка представить советскую бюрократию как класс „государственных капиталистов“ заведомо не выдерживает критики. У бюрократии не ни акций, ни облигаций. Она вербуется, пополняется, обновляется в порядке административной иерархии, вне зависимости от каких-либо особых, ей присущих отношений собственности. Своих прав на эксплуатацию государственного аппарата отдельный чиновник не сможет передать по наследству. Бюрократия пользуется привилегиями в порядке злоупотребления» [2.24].
Современной российской бюрократии удастся развенчать оппортунистическую теорию Троцкого, теперь у неё (у бюрократии. — Авт.), помимо властных полномочий, есть и акции, и облигации, и вот уже появляются первые примеры наследования прав на «эксплуатацию государственного аппарата».
2.3. «Я жизнью жертвую…» Советский феномен социального суицида
…и смерть стоит,
и ожидает жатвы…
В. Маяковский. Солдаты Дзержинского
Только со смертью человек становится
понятен. Только смерть ставит точку.
Э. Лимонов
В течение столетий Русская православная церковь убеждала свою паству, что для христианина добровольный уход из жизни есть грех смертельный. Рождение и кончина человека происходят исключительно по воле Спасителя, а потому принимать решение за него, пытаясь таким образом самостоятельно изменять свою жизненную стезю, вне зависимости от сложившихся обстоятельств, — это попытка поставить себя на место Бога.
Первые исследования феномена суицида появились в России ещё в начале XIX века. При этом они проводились лишь отдельными энтузиастами К. Германом, В. Бехтеревым, П. Розановым, Г. Гордоном, А. Лихачёвым и, естественно, не могли претендовать на какую-либо системность.
Ещё в 1823–1824 годы академик К. Герман неоднократно представлял Императорской академии наук в Санкт-Петербурге доклады «Изыскание о числе самоубийств и убийств в России за 1819 и 1820 годы», которые были посвящены причинам суицидов, в том числе связанных с последствиями Отечественной войны 1812 года, и по мнению их автора, ставили своей целью «по крайней мере частью узнать нравственное и политическое состояние народа». Учитывая выводы, к которым пришёл ученый, эти исследования на русском языке опубликованы не были. По мнению министра народного просвещения адмирала А. С. Шишкова, «подобные статьи, неприличные к обнародованию оных, надлежачо бы к тому, кто прислал их для напечатания, отослать назад с замечанием, чтобы впредь над такими пустыми вещами не трудился. Хорошо извещать о благих делах, а такие, как смертоубийства и самоубийства, должны погружаться в вечное забвение», (цит. по: Гернет М. Н. Избранные произведения. Юридическая литература. М., 1974. С. 370–371).
Формально отказавшись от научного обоснования причин самоубийств, власть в дореволюционной России практически во всех редакциях уголовного закона предусмотрела ответственность за покушение на самоубийство.
В Уложении 1843 года для суицидентов каторжные работы были заменены тюремным заключением на срок от шести месяцев до одного года, при этом церковному священноначалию было предоставлено право в каждом конкретном случае самостоятельно решать, следует ли самоубийцу лишать права христианского погребения, постановив о безусловном церковном покаянии покушавшегося как «о возможном случае для его вразумления, а может быть, и для утешения святым учением религии».
В главе 10 раздела X Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года ответственность за такие преступления сохранялась, вместе с дополнением в качестве наказания за доведение до него. Теперь Уголовный закон сделал обязательным запрет на совершение над погибшим таинства отпевания и христианского погребения. В таком виде эта уголовно-гражданская кара последовательно перешла в последующие редакции Уложения 1857, 1866 и 1885 годов.
Устав врачебный (СЗРИ Т. XIII) до 1857 года содержал в себе ст. 923, в силу которой «тело умышленного самоубийцы надлежало палачу в бесчестное место направить и там закопать».
В начале прошлого века в рамках общей тенденции либерализации законодательства, как и некоторого смягчения отношения
