Прожитое и пережитое. Родинка - Лу Андреас-Саломе
Снова прошли годы. Нас постигло тяжелое горе: мы похоронили нашего милого мальчика.
Затем Виталий женился. И с тех пор новости из Родинки, сообщаемые чаще всего Хедвиг, стали гораздо веселее: радость в дом принесла Ксения, жена Виталия.
Лето в Родинке
Приезд
На кромке поросшего высокой травой луга, там, где убегала, скрываясь вдали, проселочная дорога, под послеполуденным солнцем стоял в ожидании мой тарантас.
Крайняя из пристяжных уткнулась мордой в траву и жадно щипала красноватый цветущий клевер; другая, далеко вытянув шею и в нетерпении грызя удила, безуспешно пыталась дотянуться до сочной луговой травы. Только коренник, гнедая кобыла в ярко раскрашенном хомуте, неподвижно застыла в спокойной позе, стоически глядя преданными глазами, которые и у нее не были прикрыты шорами, на лакомившуюся клевером пристяжную. Она знала: с хомутом на шее не попируешь, даже попав в самую гущу клевера.
Недалеко от этого места стоял деревянный домик, где я только что сменила лошадей и экипаж; точнее говоря, нашелся кучер, согласившийся ехать дальше.
Июньское солнце не по-вечернему ярко освещало безысходность и заброшенность этого глухого уголка; вдали от городов, в стороне от не очень оживленной железнодорожной линии Тверь — Ярославль лениво дремал он, недовольно встречая всякого, кто изредка нарушал его сонный покой.
— Часика через два-три будем на месте, а коли чуть позже — нам тоже тоже, с пути не собьемся — до Родинки доберемся! — заметил, не очень ободрив меня своими словами, подошедший наконец кучер и погладил свою русую окладистую бороду, которой, казалось, очень нравилось это поглаживание.
Я рассеянно слушала его; взгляд мой скользил по пашне, начинавшейся за влажным лугом. Похоже, урожай в этом году будет неважный, зерно созревало с опозданием; последние годы мы читали о неурожаях в России, о голоде в южных губерниях. Я думала, что здесь, на севере, дела обстоят значительно лучше…
Мысли мои беспорядочно сменяли друг друга — странным образом душу мою волновало все без разбора, и важное, и незначительное.
Кучер не удивился, что пассажирка, несмотря на поздний час, не торопится садиться в экипаж. К чему спешить? Он с удовольствием смотрел, как его лошадка уплетает чужой клевер.
Я глянула ему в лицо — изрытое оспинами, с густой бородой и маленькими, светлыми, глубоко посаженными глазами.
— Как тебя зовут?
— Как зовут? Тимофей Семеныч, как же еще! — он улыбнулся, показав мелькнувшие в бороде великолепные зубы. Я с трудом сдержалась, чтобы не спросить: «Ну, как вы тут живете? Как дела? Расскажи…»
— Ладно, Тимофей, поехали.
Опершись о высокое колесо, я довольно ловко забралась в тарантас, удивляясь сноровке, обретенной всего за один день.
Тимофей тем временем уложил и привязал веревками багаж и подал мне сумочку и шляпную картонку. Звонкой трелью залились колокольчики под дугой, минуту-другую мы ехали по ровному тракту, затем толчок, скрип — и тарантас, трясясь и подпрыгивая на камнях и ухабах, полетел по бездорожью.
Я расположилась сзади на сиденье, покрытом соломой, вытянув перед собой ноги, и смеялась. Мне казалось, что все во мне, в моем теле пришло в невообразимое движение — перекашивалось, принимало самые неожиданные положения и никак не могло вернуться на свое привычное место; давно полетели в солому дорожная вуаль и соломенная шляпа, за ними следом вывалились шпильки, собранные в узел волосы рассыпались. Если так будет продолжаться долго, я вряд ли доберусь до места живой.
Я предприняла слабую попытку донести эту печальную мысль до Тимофея, но, раз за разом подпрыгивая на ухабах и почти ритмически прикусывая себе язык, умолкла. Смеясь, с развевающимися волосами, я сидела, вцепившись руками в деревянные подлокотники, готовая ко всему. Еще утром я вышла из поезда безупречно одетой путешественницей, но постепенно из меня вытрясло все привычное, я в буквальном смысле слова сбрасывала с себя один культурный слой за другим, и один бог знает, что теперь от меня осталось!
Впрочем, нет: я и сама это хорошо знала! Осталась одна только маленькая прежняя Муся — та, что целиком принадлежала этому мгновению, что давно — ах, как давно — ждала встречи с русской родиной.
И я смеялась, и я плакала.
Моя поездка в Россию была связана со свадьбой брата Михаэля, который, работая по специальности, надолго там задержался и теперь нашел себе жену в тех же столичных эмигрантских кругах, с которыми общались и мы. Но я уже давно обещала Хедвиг навестить ее, и вот муж, отец и брат единодушно поддержали мое желание резко сменить климат и окунуться в новую атмосферу, тем более что после смерти нашего мальчика мое здоровье оставляло желать лучшего.
Вот так и получилось, что после столичной свадьбы я мчалась по бездорожью на тройке с колокольчиками.
Развевались гривы на выгнутых шеях пристяжных, казалось, у тройки лошадей выросли крылья — мотаясь из стороны в сторону, экипаж несся навстречу вечеру.
Там и сям на горизонте появлялись темнеющие леса, нарушавшие монотонное однообразие степи, которая то слегка вздымалась, то снова опускалась, напоминая застывшие морские волны.
— Волга! — лаконично пояснил Тимофей. Он повернулся ко мне и показал вдаль кнутом — чисто декоративной, ни разу не пускавшейся в дело штуковиной. Показал туда, где текла не особенно широкая и, судя по спокойным, плоским берегам, не особенно красивая река. Должно быть, Тимофей заметил мое разочарование.
— Это Волга! — повторил он настойчиво, словно от этого река сразу станет красивее; так говорят о чем-то величавом. — Здесь, у своего начала, матушка-Волга еще небольшая. Все начинается с малого. Но мы знаем, что потом она разливается широко. Если бы Господь дал нам глаза посильнее, мы бы увидели ее всю, насколько простирается Русь. Там, где она кончается, кончается почти все. Совсем напоследок там есть еще Астрахань. В Астрахани живет мой родной брат. — Он приветливо взглянул на меня: — А ты? Издалека приехала?
— Из Южной Германии.
— Это далеко? Так далеко, где и государь уже не властен? Сколько суток надо ехать?
— Около трех.
— Почти как до Астрахани! — с похвалой отозвался он и в тот же миг повернулся к своей тройке: одна из пристяжных чего-то испугалась и встала на дыбы.
Внезапно все три поскакали, готовые понести.
Вытянув вперед руки и почти распростершись в воздухе, Тимофей все же справился с лошадьми, которые летели, едва касаясь копытами земли.
Я испуганно вцепилась в тарантас.
— Видно, неспокойные у тебя лошадки, любезный! — крикнула я, стараясь перекричать свистящий в ушах ветер и по возможности скрыть свой страх.
— Да, слава Богу, спокойными их не
