Юрий Сафронов - Дневник Верховского

— Где это случилось? — спрашивает папа.

— У театрального моста — недалеко от дома Афросимова. (правильно Офросимова. — Ю.С)

Мы побежали туда; масса народа. В доме Конюшенного правления выбиты все стекла, цепь солдат окружила место происшествия. Ничего нового не узнали. Приехали домой — мамочка встречает — знает, в государя стреляли, ранили в щеку и руку.

— От кого ты узнала?

— Настасья приходила и рассказала.

В семь часов прибыли нам сказать, что государь скончался — истек кровью. Мамочке сделалось дурно — насилу привели ее в чувство. В 81/4 поехали к ОКЗ[39] узнать подробности.

На улицах тишина необыкновенная. Были: м-ме Смоборская (нрзб), Свечина, Демидова и Попаригопуло. Заешников видел очевидца — вот его рассказ: «Государь с развода в Михайловском дворце поехал к Екатерине Михайловне, пил там кофе и оттуда отправился по набережной Катерининского канала. У Театрального моста человек, одетый крестьянином, бросил бомбу под ноги лошадей двоих казаков, которые обыкновенно сопровождают государя. Казаки оба упали мертвые. Вторая бомба попала в карету — раздробила ее заднюю часть. Госуд[арь] вышел невредимый, и хоть кучер и сказал ему, что может еще все-таки довести его — он прошел в сопровождении казаков два шага и спросил — схватили ли негодяев. Ему ответили, что — да.

В то время, как он делал третий шаг какой-то, одетый оборванным крестьянином, бросил ему под ноги третью бомбу. Государь упал и проговорил:

— Помогите…

Осколки этой бомбы ранили пажа Каминского, шедшего мимо, убило наповал мальчика, несшего корзину с мясом. Всего ранено 17, убито 3 казака и ранено 9.

В это время проходила мимо рота морских солдат[40], они бережно подняли государя, который был в полной памяти. Он обратился к проходившему кавалергарду графу Генрикову и слабым голосом попросил его снять с него каску, надеть фуражку свою и покрыть лицо носовым платком, — вероятно для того, чтобы не было видно мучений, выражавшихся на лице, и скрыть на щеке рану, из которой текла кровь. Ранен также полицмейстер Девскржицкий (правильно Дворжицкий Адриан Иванович, ск. в 1887 году. — Ю.С.) осколком и ударами ножа одного из злоумыгиленников. Государя повезли шагом на санях Дворжиц[кого]. Кровь лилась рекой всю дорогу. Когда его внесли на лестницу, он сказал:

— Священника, цесаревича, Владимира, Адлерберга.

За ним тотчас вошел цесаревич и В.К Михаил Николаевич. Бажанов приобщил государя Св[ятых] Т[айн] и в 3 часа 35 минут он скончался.

Леночка и Оля у тетки не были, они в опале, как пояснила их мать, и второй день к ней не показываются — да потом обе расклеились от говения. Уехали.

Понедельник 2 марта 1881

Сегодня уже вышел Манифест Александра III. После завтрака пойти гулять и встретили у подъезда Попаригопуло. Был сейчас во дворце и рассказывает, что вся царская фамилия в ужасном горе. На улице толпы народа; у Аничкова дворца стоят массы — ждут выхода нового государя.

Была в библиотеке. После обеда продолжала перевод. В 9 часов пришел папа, принес дополнительные сведения. Вот они: по приезде во дворец государь находился в бессознательном состоянии от потери крови. Доктора употребили все усилия, чтобы остановить кровь — из раны в голове и руке. Потом стали привлекать кровь к сердцу. Государь очнулся, и Бажанов приобщил его Св[ятых] Т[айн]; была минута, когда мелькнул маленький луч надежды, и все стали на колени, моля о здравии. Нагнувшись к сердцу государя, Боткин услышал, как оно все слабее билось, и наконец государя не стало.

Сегодня на панихиде Лорис-Меликов рыдал, как безумный, — а Дондуков-Корсаков метался и суетился. Злоумышленников было три — один умер от ран в госпитале, другой убежал, а третий пойман. Зовут Русаковым — Русановым борович[ским]…».{276}

Рукопись на этом обрывается (в дневнике вырваны листы), но дальнейшее и так известно во всех деталях. Мало кто из подданных Его Величества мог оставаться равнодушным, узнав столь тяжкие подробности чудовищного преступления. После того как тотчас после мученической кончины Царя-освободителя величественный флаг над дворцом был спущен, народ, буквально заполонивший всю площадь перед дворцом, рыдая, опускается на колени и беспрестанно крестится и кладет земные поклоны…

Интереса заслуживает такое сравнение: если убийцы эрцгерцога Франца Фердинанда на суде выражали некоторое раскаяние, то о народовольцах дочь известного поэта Ф. Тютчева, фрейлина Анна Федоровна Тютчева писала: «Я с раздражением слежу за процессом убийц государя. Все это показное соблюдение юридических норм и законного беспристрастия, проявленное по отношению к этим висельникам, имеет в себе что-то искусственное, фальшивое, карикатурное и создает слишком тяжелый контраст со справедливым негодованием, которое не может не испытывать всякое благородное сердце по отношению к этим дерзким и преступным нарушителям всякого порядка божеского и человеческого. Бывают случаи, когда сама справедливость должна снять повязку, бросить весы и вооружиться мечом, и, конечно, данный случай именно таков»{277}.

Отношение к процессу в обществе, в котором вращалась Анна Тютчева, отражается в переписке ее сестры Екатерины Федоровны с К.П.Победоносцевым. 28 марта 1881 года Победоносцев писал ей о судебном разбирательстве: «Преступники рисуются, высказывают свои «убеждения», ухмыляются между собой и с адвокатами, а наши сановники торжествуют: вот-де, и такие преступники пользуются всеми гарантиями на суде»{278}.

Знаменитая народоволка Вера Фигнер в своей книге «Запечатленный труд» пыталась объяснить «необходимость» и «неизбежность» покушения на императора Александра II: «Что бы ни говорили и что бы ни думали о 1 марта, его значение громадное… Оно прервало 26-летнее царствование императора, который открыл для России новую эру, поставив ее на путь общечеловеческого развития; после векового застоя он дал ей громадный толчок вперед реформами: крестьянской, земской и судебной. И первая и величайшая из этих реформ, крестьянская, в экономическом отношении уже в самом начале не удовлетворяла требованиям лучших представителей общества (членов редакционных комиссий) и литературы…»{279}.