Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли

В середине 60-х годов несколько статей о человеке напечатал родственник Дарвина Френсис Гальтон, и он же в 1869 году написал книгу «Наследственность и гениальность», в которой, несмотря на известную неопределенность и изрядную непоследовательности достаточно ярко и убедительно выдвинул ряд поразительных идей. Одним из первых прибегнув к статистическому методу, Гальтон приводит веские данные, показывающие, что талант, гениальность, равно как и восприимчивость ко всем видам нравственных достоинств, имеют способность передаваться по наследству и сосредоточиваться в той или иной семье, что и понятно, ибо борьба за существование в цивилизованном обществе приводит к половому отбору особенностей, содействующих преуспеянию в условиях развития цивилизации. По сути дела, развивая в себе соответствующие качества, определенные семьи приспосабливаются к успешной деятельности в традиционных для них профессиях. Кроме того, Гальтон выдвигает предположение, что если случайность, естественный отбор и многие другие факторы способствуют улучшению человеческой породы лишь спорадически и в ограниченном объеме, то серьезному и последовательному улучшению ее может способствовать отбор искусственный, осуществляемый на научной основе.

Работа была пронизана благоговейным обожанием Дарвина и на него, в свою очередь, произвела сильное впечатление. «Я, кажется, в жизни не читал ничего более интересного и оригинального», — писал он автору. Правда, у него хватило мудрости счесть программу применения евгеники[169] «утопической», хотя он не меньше Гальтона уповал на совершенствование рода человеческого в ходе эволюции. «Какое бесконечное удовлетворение, — писал он Ляйеллу за несколько лет до того, — доставила бы мне надежда, что человечество достигнет в своем развитии таких высот, откуда мы будем <казаться> сущими варварами».

Терпкий хмель евгенических умозрений быстро ударил Гальтону в голову, хотя внешнюю благопристойность он, как истый англичанин, соблюдал до конца. Его работа «Стадное чувство у домашнего скота и у людей», вышедшая в 1871 году, представляет ницшеанские идеи в безукоризненно добротном, рассудительном англосаксонском облачении. В ней проводится сопоставление между вожаком и стадом как у животных, так и у людей. В прошлом цивилизация была благодетельна для людского стада, ибо общество, как говорил о христианстве Ницше, есть олицетворение «смертельной вражды… к аристократам». Гальтон толкует о «рабских наклонностях» толпы, возвеличении ею «vox populi»[170], ее «добровольном низкопоклонстве перед традициями, авторитетами, обычаями». Он проводит мысль о том, что в отличие от массы вождь — это личность дерзающая, самобытная, не скованная общепринятыми ограничениями: короче говоря, — романтический сверхчеловек. Из его рассуждений следует, что аристократическое меньшинство, с одной стороны, и раболепное большинство — с другой, есть как бы две различные расы, сложившиеся в ходе естественного отбора, и надобно прибегнуть к искусственному отбору, дабы уничтожить вторую расу, которая не отвечает более потребностям современной цивилизации. Этим пожеланием Гальтон предваряет уже не столько Ницше, сколько Шоу. Ему нужна не аристократия, но целые нации сверхчеловеков.

Сходные идеи, изложенные с нонконформистским пылом и усердием, от которых содрогнулся бы Ницше, мы находим и в другой статье, вышедшей анонимно в 1868 году под названием «О несостоятельности „естественного отбора“ в применении к человеку», которую Дарвин приписывал У. Р. Грегу. Автор отмечает, что современное государство оказывает покровительство неудачникам и позволяет им плодиться. Действительно: самые большие семьи мы встречаем как раз у двух наименее ценных классов — у богачей и бедняков. Цветом общества автор считает среднее сословие, которое следует улучшать с помощью евгеники; впрочем, он достаточно трезво смотрит на вещи, чтобы понять, что Английское государство едва ли пожертвует демократией и свободой в том виде, в каком они существуют ныне, ради отдаленной возможности сотворить буржуа-сверхчеловека.

В 1870 году Дарвин, почти не отрываясь, работал над «Происхождением человека». Книга пухла и разрасталась, и лишь усекновением «Выражения эмоций» ее удалось спасти от печальной судьбы нескончаемых «Изменений растений и животных». Когда рукопись близилась к завершению, он передал ее Генриетте, и та вновь взяла на себя роль Радаманта[171], разбирая, проверяя, упрощая вымученные и сложные обороты, пока они не сливались в благословенный поток вразумительности. Просматривая ее исправления, Чарлз был, как всегда, ошеломлен, и, когда по выходе в свет книгу стали расхваливать за «прозрачный, энергический слог», он отнес сие небывалое достоинство целиком на счет стараний дочери и подарил ей в награду тридцать фунтов стерлингов из своего авторского гонорара. «Шут возьми, ну и славно же ты поработала, — восклицает он, — настоящую конфетку сделала из моей рукописи». В 1871 году, когда за плечами осталось три года работы и предмет ее надоел ему до последней крайности, Дарвин отослал Джону Мэррею последние выправленные страницы и с облегчением окунулся в долгожданные исследования эмоций.

Мэррей дал прочесть гранки Уитуеллу Элвину, и тот, подобно многим образованным умникам, с недоумевающими и раздраженными возгласами объявил, что новая книга «просто чушь какая-то», и предсказал, что стоит кому-нибудь из «действительно крупных естествоиспытателей» выступить с критикой — и с дарвинизмом будет покончено. Однако Мэррея не так-то легко было сбить с толку. Бухгалтерские счета давно уже научили его, что сочинения Дарвина, какими бы серыми и смехотворными ни объявляли их образованные умники, все равно найдут широкий и постоянный спрос по крайней мере в ближайшем будущем, что существенно для делового человека. А эту работу к тому же так долго ждали. В феврале 1871 года книга была издана.

«Происхождение человека» обычно ставят на второе место среди лучших трудов Дарвина. По сути дела, несмотря на значительные сокращения, оно представляет собой две книги в одном переплете. 206 страниц автор отводит человеку, а затем углубляется в проблему полового отбора и неутомимо следует в этом направлении до последней, 688-й страницы. Без этого объемистого привеска «Происхождение человека» представляет нам Дарвина в явно невыгодном свете: Дарвина в схватке с неудобным для исследования зверем и в неудобной обстановке; Дарвина, не озаренного чудотворным вдохновением первооткрывателя, а подчас не опирающегося на самостоятельные всесторонние изыскания, на неустанные заинтересованно-проницательные наблюдения — иначе говоря, Дарвина без самых неоспоримых его преимуществ. Он сам говорит во введении, что, если бы «Natürliche Schöpfungsgeschichte»[172] Геккеля вышла до того, как он сел писать, он, вероятней всего, так и не довел бы свою работу до конца. И все-таки мы в этом случае лишились бы одного из важнейших научных трудов XIX века, ибо тогда великий мыслитель так и остался бы непричастен к великой проблеме. «Происхождение человека» подводит итог блистательному десятилетию в истории антропологической мысли и дает ему оценку с неизменным чувством меры, с трезвым взглядом на вещи, а нередко и с большой убедительностью.