Григорий Зумис - Люди Церкви, которых я знал

Ещё хочется вспомнить и о старом монахе-садовнике, имени которого я так и не узнал. У этих старцев не было в обычае представлять себя другим. Для меня все они родные, хоть с некоторыми из них мы никогда не видались. Этот монах-труженик на бдениях занимал стасидию, находившуюся за мной. Всякий раз, вставая на ноги, он говорил словами псалма: «Слава Богу, слава Богу, вся премудростию сотворил еси, Господи![205] Вот, вздремнул я десять минут и проснулся свежим-свежим, и стою на службе так, как будто слышу ее впервые». На самом деле десять минут сна этого дедушки длились около часа. Я тогда смеялся над его простотой.

«Смейся, сынок, – говорил он мне, – пока жизнь не придавила тебя своей тяжестью и пока ты ещё способен радоваться».

Все эти души, посвятившие свою жизнь любви ко Христу и служению Ему, являются для нас прекрасным благоухающим букетом, составленным из цветов пустыни. Да не лишит нас Бог их благоухания! Со всеми ними я был знаком, с одними более, с другими менее, кроме одного, о котором я только слышал. Я видел, с каким самопонуждением они трудились, и это меня пугало, но я также видел их любовь, усердие и сердечное тепло, которые придали мне решимости стать на тот же жизненный путь. Я ощущал исходившее от них духовное благоухание и наслаждался их плодами, мне всегда хотелось оказаться с ними в одном ряду. Если я забуду их, то боюсь, как бы меня не постигло проклятие псалма, воспетого евреями в Вавилоне[206].

Святые отцы, я помню о вас, помяните же и вы меня в Церкви первородных, имена которых записаны в книге жизни!

Для Церкви монашество всегда будет оставаться хрустальной чашей, без соли и отпечатков грязных пальцев, из которой люди без опаски могут пить чистую воду.

Кончина монаха Даниила

Немецкая оккупация была в самом разгаре. Голод и болезни сводили в могилу людей любого возраста. Один за другим они возвращались в землю, из которой были взяты[207]. Вид трупов стал для всех настолько отвратительным, что мать не решалась дать последний поцелуй своему умершему ребёнку. Население островов было поставлено на колени экономической блокадой и ограничением поставок продовольствия. Хозяину приходилось хуже, чем тем, кем он владел: потерявшиеся мулы и ослы, умершие и уже съедаемые червями, попадали в котелки и утоляли голод своих хозяев. В монастыре Лонговарда дневной паёк монахов был ограничен до минимума, чтобы была возможность хоть как-то помогать едой жителям острова. Туда приходили все несчастные и страдающие от голода, зная, что из Живоносного Источника исходят неистощимые потоки исцелений.

В это время один из самых ревностных подвижников братства приближался к концу своей жизни. Это был Даниил из Эвританийского городка Крикелло. Он был настоящим монахом, всегда стремившимся к вечной жизни. Единственным отечеством для него было Небо.

В середине вечерни раздался удар колокола, в котором слышалось последнее прощание. Все монахи собрались у входа в маленькую келью. Они стали в два ряда, облечённые во всё монашеское вооружение: великую схиму, рясу и куколь, как будто сейчас совершалась литургия. Среди них не было того, что обычно бывает в миру, где зачастую ожидают кончины родственника, скучая и торопя события с такими мыслями: «Ничего, здесь все свои. Кто нас увидит?» Облечённые в священный сан зашли в келью умирающего. Началось соборование. Во время разрешительной молитвы все преклонили колени, все помазались ваткой, которой было помазано чело отца Даниила. Вскоре ему принесли Святые Тайны – залог будущей жизни – и все с непокрытыми головами начали тихо петь: «Тело Христово приимите, источника безсмертнаго вкусите. Вкусите и видите, яко благ Господь». Затем последовало прощание, во время которого отец Даниил в свойственной ему манере наполнил сердца монахов надеждой на всеобщее воскресение. Он, уже полумёртвый, сидя на своей кровати, поднял руки в прощальном жесте и каждому монаху, подходившему с поклоном к его ложу, громко говорил: «Братья мои, я ухожу в горний Иерусалим, ухожу в горний Иерусалим…»

После прощания с последним из пришедших монахов он закрыл своими старческими руками уста, полные божественной благодати, и душа его без хрипа и предсмертной агонии отошла в горние обители, где живут первородные, в страну живых. Всем присутствовавшим он оставил твёрдую надежду на вечную жизнь. Расходясь по своим кельям, они говорили: «С этого дня наш брат Даниил находится в Царстве Небесном».

Две тростинки на лугу у высокой пальмы

Когда кто-нибудь, идя по дороге из Парикии в Наусу, начинает спускаться к Элиту, то, посмотрев направо, он увидит древнюю Лонговарду, слева – исихастирий преподобного Филофея, а немного дальше – высокую финиковую пальму. Обычно прохожие смотрят туда, где есть люди, чтобы увидеть следы их жизни.

В этом исихастирии подвизались две монахини: Парфения и её сестра Анастасия. После окончания немецкой оккупации они сами построили его на участке земли, который достался им по наследству от их матери Марусо, происходившей из рода Зумисов.

Эта небольшая келья была для меня духовной колыбелью. Меня не так тянули к себе мальчишеские забавы, сколько влекло общество этих двух монахинь. В те чудесные годы я чувствовал себя царём, когда мои тётушки пускали меня внутрь, чтобы рассказать о мужестве мучеников и подвигах преподобных. В течение бесконечных часов я без устали слушал, как освящали свои рясы святые отцы, дышавшие больше Христом, чем воздухом. Тётя Парфения так трогательно и убедительно читала мне писания святых, что они доходили до самой глубины моего детского сердца. Домой я возвращался радостный и нагруженный историями, и так точно пересказывал всё, что услышал, что моя бабушка крестила мою голову. У моих родных не было ни малейшего страха, что они потеряют наследника, если я стану монахом. Среди прочих рассказов она поведала мне историю собственной жизни.

«До восемнадцати лет я совсем ничего не знала о монашестве, не знала даже того, что на нашем острове есть женский монастырь. Я ничем не отличалась от прочих девушек в нашем селе.

(Это совершенная правда. Мой дядя, работавший мебельщиком в Афинах, рассказывал мне, что когда он приехал на Парос и увидел её на празднике Усекновения главы Иоанна Предтечи, то удивился её красоте и признавался, что никогда не видел женщины красивее. «Высокая, дородная, с большими округлыми глазами, настоящая Кариатида. Когда я узнал, что она стала монахиней, то удивился силе её духа».)