Анатолий Левандовский - Кавалер Сен-Жюст

— Нескромных вопросов не люблю. Но так и быть, задай.

— Кто внушил тебе этот «великий проект»?

— Какая чепуха… Здесь было лишь веление сердца!

— Ну а если оставить красоты стиля? Уж не Сиейс ли?

— При чем тут Сиейс? — смутился Робеспьер. — Если он даже и говорил мне что-то в этом роде, то разве способен он так выразить эту идею?

— Хочу лишь предупредить: остерегайся Сиейса. Интуиция подсказывает мне: он предаст и тебя, и революцию. Но довольно об этом. Желаю от души, чтобы твой проект был осуществлен и принес пользу республике. Прощай!

— Постой, куда же ты?

— Мы обо всем переговорили.

— И ни о чем не договорились?

— Я не сказал этого. Но сейчас пора готовиться к отъезду. Пока ты будешь проводить свой проект здесь, постараюсь провести мой там, на фронте.

Робеспьер не ответил. На сей раз, вопреки обычному, он не открыл объятий другу.

28

Вот они наконец, знакомые, родные места; он все-таки увидел их. Здесь воздух чище, и кроны деревьев гуще, и трава, еще свежая, не выжженная летним солнцем, подобна зеленому ковру. Прежних забот как не бывало. На душе удивительно светло. И немного грустно: вспоминается ранняя юность, отец, мать, сестры… Так неужели он снова обойдет стороной город детства, не повидав старый дом, не прижав к сердцу тех, кого не видел вечность?..

12 флореаля они вчетвером — Сен-Жюста и Леба сопровождали верные Тюилье и Гато — прибыли в Нойон. Здесь, полагая, что на фронте все спокойно, Антуан выговорил себе сутки и поспешил в Блеранкур. Тюилье использовал это же время, чтобы навестить жену, жившую неподалеку от Нойона.

Было раннее утро. Городок спал. Сен-Жюст вихрем промчался по безлюдным улицам, выехал на окраину окинул взглядом поля, на границе которых стоял одинокий дом, привязал коня к штакетнику и тронул скрипучую калитку…

…Деда Антуан почти не помнил, но знал, что дед был простым крестьянином и только редкой бережливости да крепкой мужицкой смекалке оказался обязан тем, что «вышел в люди»: в зрелом возрасте он управлял доменами сеньора Бюа, в число которых входили поместья Морсан, Эври и Ришбур. Эту скромную должность дед передал отцу. Отца Антуан помнил хорошо: мальчику было десять лет в год смерти господина Жана Сен-Жюста. Да, отец был уже «господином», за свою многолетнюю безупречную службу в жандармерии короля он получил орден и маленькую ренту. Эта рента плюс сбережения, сделанные за время управления поместьями сеньора Бюа, позволили господину Сен-Жюсту на склоне лет, за несколько месяцев до кончины, купить этот дом на самой окраине Блеранкура, маленький дом на улице Шуетт, за которой начинались бескрайние поля… Именно тогда отец присоединил к своей фамилий добавку «де Ришбур» — по названию одного из поместий, которым некогда управлял; «Сен-Жюст де Ришбур» — это звучало совсем по-дворянски и выделяло господина Сен-Жюста из всей деревенской мелкоты, возвышая его над разными другими Сен-Жюстами, близкими и дальними родственниками, которых было достаточно в Пикардии. Антуан в годы юности также щеголял этой аристократической фамилией — Сен-Жюст де Ришбур. А отца он запомнил особенно хорошо в последний год жизни в Блеранкуре. Как был счастлив этот степенный, молчаливый, никогда не улыбавшийся человек, что имел наконец свой угол! Он любил копаться в своем огороде, бездумно бродить по своему саду или же дремать с книгой в руках на скамейке у ручейка, протекавшего по границе его владений…

Где это все?.. Нет ни отца, ни огорода, ни скамейки, дом скособочился, а сад так зарос, что превратился в дебри…

Встреча получилась менее сердечной, чем можно было ждать; виной тому оказался он сам. Нет, разумеется, было все, что положено: и слезы, и объятия, и поцелуи; сестра Луиза, случайно оказавшаяся у матери, едва не молилась на своего великого брата, да и сама гражданка Сен-Жюст не отставала от нее. Но… Как объяснить противостояние, вдруг возникшее в нем, едва он увидел мать?..

Оставшись с ней наедине, Антуан тихо спросил:

— Ты можешь быть со мной абсолютно откровенной?

Мать вздрогнула и чуть побледнела.

— Неужели ты сомневаешься в этом, сынок?

— Тогда скажи: в юности, в Париже, я был заключен в исправительный дом по воле властей или по твоей просьбе?

— Какой странный вопрос задаешь ты мне…

— Ответь же на него.

Женщина опустила лицо на руки и тихо заплакала.

Теперь побледнел Сен-Жюст.

— Все ясно, — прошептал он.

Они долго сидели молча. Он не был расположен осушать ее слезы. Внутреннее противостояние усилилось: она не оправдывалась, он же не чувствовал нежности, даже снисходительности к этой пожилой расплывшейся женщине. Перед расставанием он все же спросил:

— Тебе нужны деньги?

Она пожала плечами. Помолчав, пробормотала чуть слышно:

— Сам знаешь, какие сейчас времена…

«Не желаешь просить, но и не отказываешься, — подумал Сен-Жюст. — Право же на тебя это непохоже… Но при чем здесь времена? Уж тебе-то, да и всем вам, живется неплохо; во всяком случае, гораздо лучше, чем мне». Направляясь сюда, он захватил свои небольшие сбережения, сэкономленные от депутатского жалованья.

— На, возьми. — Он протянул ей пачку ассигнаций.

Она поспешно убрала деньги в ящик секретера. Он следил за неловкими движениями ее чуть дрожавших рук. Потом поднялся.

— Как, уже уходишь? И не переночуешь даже?

Он обнял ее, рывком отстранил от себя и вышел…

…Всю боль от этой встречи и от своего бестолкового поведения он ощутил, когда был далеко от Блеранкура. О если бы можно было все вернуть! Ведь он же любил ее, свою бедную старую мать… И знал, что характер свой унаследовал от нее. Он должен был вести себя совсем иначе… Но вернуть уже ничего было нельзя. И вдруг он почувствовал с удручающей ясностью: ведь больше-то он уже ее не увидит, не увидит никогда…

О падении Ландреси они узнали 13-го, когда перебрались в Гиз. Известие это привело Сен-Жюста в страшную ярость. До сих пор кампания 1794 года шла с переменным успехом, но союзники не могли похвастать ни одной серьезной победой. Эльзасская эпопея осложнила австро-прусские отношения; герцог Брауншвейгский был заменен маршалом Меллендорфом, а Тугут начал прощупывать возможность мирных переговоров. Стремясь уберечь коалицию от развала, Питт давал щедрые субсидии союзникам, стимулируя активность их генералов. В конце жерминаля Кобургу удалось начать переброску войск в район между Шельдой и Самброй. Пишегрю, командующий Северной армией, начав контрнаступление, 11 флореаля взял Менен, важный пункт на правом фланге противника. Но Кобург в тот же день, приведя в действие свой сильный левый фланг, после жестокой бомбардировки вынудил к сдаче Ландреси — крупнейшую крепость всей линии обороны Северного фронта. Это открывало брешь в наиболее уязвимом месте: отсюда начиналась дорога на Гиз, Сен-Кантен, Ла-Фер и далее на Париж. Если бы австрийцы быстро сориентировались, они могли бы поставить под угрозу все успехи республики, — это понял Сен-Жюст, и именно это было причиной его ярого гнева, так испугавшего Леба. Но Филипп не подозревал, что друг его рассержен не столько фактом падения крепости, сколько общим положением на Северном фронте, которое они проглядели и во время своей прошлой инспекционной поездки, и сегодня; Сен-Жюст был зол на себя. Действительно, в плювиозе, занятый личными переживаниями, он сделал не все для обеспечения грядущей победы; сейчас же, потратив из личных видов целые сутки на поездку в Блеранкур, он слишком понадеялся на кажущееся затишье и не разглядел нависшей угрозы.