Адам Чарторижский - Мемуары

Политический престиж Франции заметно возрос, между тем как значение России очень упало, хотя она и играла в этом деле лишь второстепенную роль; ее уговорили дать согласие на эту, в сущности, вовсе не благородную сделку, последствия которой она сама едва ли одобряла. Граф Кочубей был этим очень огорчен и пристыжен. В гостиных злословили по поводу политического ничтожества, в которое впала Россия. Франция гордилась. Прусские министры потирали руки. Все это вредило императору в глазах высших общественных классов. Чтобы позолотить пилюлю, первый консул предложил некоторые привилегии Вюртембергскому и Баденскому домам, которые состояли в родстве с русской императорской фамилией, но они все же поняли, что дарование им этих привилегий зависело исключительно от доброй воли Франции, и если она и делала им эти милости, то только ради России. Но не так великодушно поступила Франция с герцогом Ольденбургским, beau-frefe'oм императрицы-матери, и несмотря на все свои жалобы, он не мог добиться лучшего отношения к себе. Первый консул имел основание быть недовольным его слишком немецкими взглядами и слишком резким поведением.

По возвращении государя из Мемеля наши тайные собрания возобновились. Неофициальный комитет приобрел к этому времени большее значение, благодаря участию трех его членов в государственных делах, главным образом Кочубея и Новосильцева. Приемная Новосильцева стала все более и более наполняться. Он предоставлял служебные места людям с новыми воззрениями. Множество дел проходило через его руки и на способе их разрешения чувствовался отпечаток преобразовательных стремлений. Император нашел в его лице человека, с помощью которого он мог применять на деле к русской жизни свои западноевропейские взгляды. Между прочим молодые преобразователи находили поддержку и среди старых, важных сановников империи. Первым из них был граф Строганов, отец графа Павла. Этот вельможа провел большую часть жизни в Париже, во время царствования Людовика XV, бывал в обществе Гриммов, Гольбахов, Даламбе-ров. Он посещал салоны дам, блиставших умом, где важные сановники сходились с литераторами. Здесь он почерпнул многие из своих воззрений. Речь его была пересыпана анекдотами и остротами того времени. По характеру это был человек легко воспламенявшийся и быстро успокаивавшийся. Он часто вспыхивал, но эта горячность спадала перед любым малейшим препятствием. Он представлял из себя странную смесь энциклопедиста и русского старого боярина. С умом и речью француза он соединял чисто русской нрав и привычки; он имел большое состояние и много долгов, обширный дом, с изящной обстановкой, прекрасную картинную галерею, для которой сам составил систематический каталог, бесчисленное множество слуг и рабов, которым очень хорошо жилось у такого господина, и в том числе несколько лакеев-французов. В нем было много беспорядочности: обкрадываемый своими людьми, он сам же первый смеялся над этим. Его стол был открыт для всех; каждый желающий в определенные дни недели мог явиться к нему в дом, к обеду. Но порядки у него в этом отношении были несколько иные, чем в доме обер-шталмейстера Нарышкина: у последнего бывало общество менее случайное и среди посетителей встречалось больше ученых и художников.

Для довершения набросанного мною портрета надо еще прибавить, что эта смесь энциклопедиста со старым московским боярином делала дом и общество графа Строганова чрезвычайно приятным своей непринужденностью и разнообразием; сверх того, граф выказывал ко всем необычайную доброжелательность, стремясь каждому доставить какое-либо удовольствие и оберечь от каких бы то ни было огорчений. Старый граф питал ко мне особую дружбу и сердился, если я пропускал его обеды. Я был принят в его доме как родной.

В силу своих природных наклонностей и благодаря убеждениям, заимствованным у французов, граф был либерален в своих воззрениях и стремлениях. Он стоял за то, чтобы каждому человеку была дана возможность счастья и свободы. Но в то же время, он был в полном смысле придворным куртизаном, т. е. царская милость, расположение и хороший прием при дворе были ему необходимы. Не честолюбие или какие-нибудь расчеты вызывали в нем это чувство; нет, просто холодный прием, или вид нахмуренных бровей государя были ему невыносимы, делали его несчастным, лишали твердости духа и покоя. Граф Строганов был на хорошем счету у Екатерины, у Павла, у императрицы Марии, а в особенности, у теперешнего государя. Александр питал дружбу к его сыну, бесконечно ценил общество молодой графини, которая, благодаря своей приветливости и характеру, имела даже на него влияние, а общество старого графа забавляло императора. Александр хорошо чувствовал себя в его доме, где собирались люди наиболее подходящие к нему и способные к пониманию новейших либеральных идей, к которым он питал в то время тайное пристрастие.

Это особое расположение, которым пользовалась в начале царствования Александра семья Строгановых, доставило старому графу большее, чем когда-либо значение; и, так как он занимал место сенатора и пользовался, благодаря своим русским вкусам, большой популярностью среди дворянства своей губернии, где он отправлял должность предводителя дворянства, то его сочувствие зарождавшимся новым веяниям и горячее одобрение образа мыслей Александра и его молодых друзей оказывали ценную поддержку этим последним.

Но еще гораздо более ценную поддержку нашла молодежь в лице графа Александра Воронцова. В России Воронцов считался самым опытным государственным человеком. Он и граф Завадовский были друзьями графа Безбородко. Оба приходили к нему толковать о делах. Рассказывают, что будто после их ухода, Безбородко приказывал растворять двери и окна, пыхтел, обмахивался, бегал по комнатам и восклицал: «Слава Богу, педагоги ушли». Он называл их так потому, что они всегда читали ему нравоучения и упрекали за леность, чрезвычайную беспечность и малый интерес к делам, участие в которых могло бы принести пользу. Тем не менее оба они были для него ценными друзьями.

Я не знаю, что заставило графа А. Воронцова в царствование Екатерины удалиться от дел. Временами он бывал очень капризен, его честолюбие не довольствовалось малым. В царствование Павла он всегда благоразумно держался вдали от Петербурга, хотя Павел и был очень расположен к семейству Воронцовых из-за связи Петра III с одной из их сестер. Только с восшествием на престол Александра граф Воронцов снова появился в Петербурге, окруженный той же славой, какой пользовался при Екатерине и которая еще увеличилась, благодаря его разумному поведению и продолжительному отстранению от дел.