Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин
Вскоре мы с Серовым заметили, что Шаляпин все чаще с Глушковым и Василием Макаровым беседует. И всё – по секрету от нас. Вечерами у них время проводит.
Я спросил его однажды:
– Что, Федя, ты, кажется, здесь фабрику строить хочешь?
Шаляпин деловито посмотрел на меня:
– Видишь ли, Константин. У меня есть деньги, и я думаю: почему, скажи пожалуйста, вот хотя бы Морозов или Бахрушин – они деньги не держат в банке из четырех процентов, а строят фабрики? Они не поют, а наживают миллионы. А я все пой и пой. Почему же я не могу быть фабрикантом? Что же, я глупее их? Вот и я хочу построить фабрику.
– С трубой? – спросил я.
– Что это значит – «с трубой»? Вероятно, с трубой.
– Так ты здесь воздух испортишь. Дым из трубы пойдет. Я терпеть не могу фабрик. Я тебе ее сожгу, если построишь.
– Вот, нельзя говорить с тобой серьезно. Все у тебя ерунда в голове.
* * *
Сидим мы с Серовым недалеко от дома и пишем с натуры красками. В калитку идут Шаляпин, Василий Макаров и около вприпрыжку еле поспевает маленького роста Глушков. Идут, одетые в поддевки, и серьезно о чем-то совещаются…
Когда Шаляпин поравнялся с нами, мы оба почтительно встали и, сняв шапки, поклонились, как бы хозяину.
Шаляпин презрительно обронил в нашу сторону:
– Просмеетесь. – И сердито посмотрел на нас.
* * *
Шаляпин сердился, когда мы при нем заговаривали о фабрике.
– Глупо! Леком дикстрин дает сорок процентов на капитал. Понимаете?
– А что вам скажет Горький, когда вы фабрику построите и начнете рабочих эксплуатировать? – спросил однажды Серов.
– Позвольте, я не капиталист, у меня деньги трудовые. Я пою. Это мои деньги.
– Они не посмотрят, – сказал я. – Придешь на фабрику, а там бунт. Что тогда?
– Я же сначала сделаю небольшую фабрику. Почему же бунт? Я же буду платить. И потом я сам управлять не буду. Возьму Василия Макарова. Крахмал ведь необходим. Рубашки же все крахмалят в городах. Ведь это сколько же нужно крахмалу!.. В сущности, что я вам объясняю? Ведь вы же в этом ничего не понимаете.
– Это верно, – сказал Серов.
И почти все время, пока Шаляпин гостил у меня, у него в голове сидел «леком дикстрин». Кончилась эта затея вдруг.
Однажды, в прекрасный июльский день, на широком озере Вашутина, когда мы ловили на удочки больших щук и у костра ели уху из котелка, Василий Княжев сказал:
– Эх, Федор Иванович, когда вы фабрику-то построите, веселье это самое у вас пройдет. Вот как вас обделают, за милую душу. До нитки разденут. Плутни много.
И странно, этот простой совет рыболова и бродяги так подействовал на Шаляпина, что с тех пор он больше не говорил о фабрике и забыл о «леком дикстрине».
На охоте
К вечеру мы пришли к краю озера, где были болота, – Герасим сказал, что здесь будет перелет уток. Место поросло кустами ивняка, осокой. Небольшие плёсы.
Герасим шепнул мне:
– Шаляпина надо подале поставить. Горяч больно, не подстрелил бы, не приведи Бог. Я с ним нипочем на охоту не пойду. Очинно опасно.
Вечерело. Потухла дальняя заря. Вдали с озера показалась стая уток. Летели высоко, в стороне от нас.
Вдруг раздались выстрелы: один, другой…
– Ишь что делает, – сказал стоявший рядом со мной Герасим. – Где же они от него летят! Более двухсот шагов, а он лупит! Горяч.
Утки стаями летели от озера через болото над нами, но все вне выстрелов. А Шаляпин беспрерывно стрелял – по всему болоту расстилался синий дым.
В быстром полете показались чирки.
– Берегись! – крикнул вдруг Герасим.
Я выстрелил вдогонку чиркам. Выстрелил и Герасим. Видно было, как чирок упал.
Низко над нами пролетели кряковые утки. Герасим выстрелил дублетом, и утка упала. Был самый перелет. Пальба шла, как на войне.
Когда стемнело, Герасим, вставив в рот пальцы, громко свистнул. Мы собрались.
– Ну, ружьецо ваше, – сказал мне Шаляпин, – ни к черту не годится.
– То есть как же это? Это ружье Берде. Лучше нет.
– Им же стрелять надо только в упор. Погодите, вот когда я здесь построюсь, вы увидите, какое у меня ружьецо будет.
– Дайте-ка я понесу Федору Иванычу ружье, – лукаво сказал Герасим. И, взяв ружье у Шаляпина, его разрядил. – Горяч очень!
Убитых кряковых уток и чирка мы на берегу озера распотрошили, посыпали внутрь соли, перцу и зарыли неглубоко в песок. Василий Княжев и Герасим нарубили сушняка по соседству в мелколесье и развели на этом месте большой костер. Была тихая светлая ночь. Дым и искры от костра неслись ввысь.
– А неплохо ты живешь, Константин, я бы всю жизнь так жил.
– Да, Константин понимает, – сказал Серов.
Разгребая колом костер, Герасим вытащил уток и на салфетке снял с них перья, которые отвалились сами собой. Из фляжки налили по стакану коньяку.
Герасим сказал:
– Федор Иванович, попробуйте жаркое наше охотницкое.
И протянул ему за лапу чирка. Шаляпин, выпив коньяк, стал есть чирка.
– Замечательно!
– Чирок – первая утка, – сказал Герасим. – Скусна-а!..
В котелке сварился чай. Ели просфоры ростовские. А Василий расставлял донные удочки, насаживая на крючки мелкую рыбешку. Короткие удилища он вставлял в песок и далеко закидывал лески с наживкой. Сверху удилища на леске висели бубенчики.
– Надо расставлять палатку, – сказал я.
– Слышишь, звонит? – вскинулся Шаляпин и побежал к берегу.
– Подсачок! – закричал он с реки.
Большая рыба кружила у берега. Василий подхватил ее подсачком и выкинул на берег.
– Шелеспер.
– Ну и рыбина, это что же такое! Спасибо, Константин. Я даже никогда не слыхал, чтобы ночью ловили рыбу.
* * *
Шаляпину нравилось жить в деревне, нравились деревенские утехи – рыбная ловля и охота. Но только, надо правду сказать, рыболов Василий Княжев не очень долюбливал ловить с ним рыбу.
– Упустит рыбину, а я виноват. Вот ругается – прямо деться некуда!
И деревенский охотник Герасим Дементьич тоже отлынивал ходить с ним на охоту. Говорил:
– Что я?.. Собака Феб, и та уходит от его с охоты. Гонит ее на каждую лужу: «Ищи!» А у собаки-то чутье, она ведь чует, что ничего нет, и не ищет. Ну и собака, значит, виновата. Я говорю: «Федор Иванович, ведь видать, что
