Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский
Путешествие Достоевского с Сусловой продолжалось два месяца; в конце октября они расстаются; он возвращается в Россию, она остается за границей. Роман был кончен; предстоял еще эпилог – мучительная встреча в Висбадене в 1865 г. Но Достоевский не разлюбил свою мучительницу. Через много лет каждое письмо ее приводило его в тяжелое волнение – о том свидетельствует его вторая жена Анна Григорьевна. В 1865 г., в письме к сестре Сусловой, Надежде Прокофьевне, писатель откровенно говорит о своей «роковой любви».
«Аполлинария – большая эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям. Она корит меня до сих пор тем, что я недостоин был любви ее, жалуется и упрекает меня беспрерывно, сама же встречает меня в 63 году в Париже фразой: „Ты немножко опоздал приехать“, т. е. что она полюбила другого, тогда как две недели тому назад еще горячо писала, что любит меня… Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее. Она не стоит такой любви… Она меня третировала всегда свысока… Она не допускает равенства в отношениях наших. Ведь она знает, что я люблю ее до сих пор. Зачем же она меня мучает?»
Ответ на этот жалкий вопрос в дневнике Сусловой. Она мстила Достоевскому за какое-то страшное оскорбление – настоящее или воображаемое. «Мне говорят о Федоре Михайловиче, – я его просто ненавижу… Когда я вспоминаю, что была я два года назад, я начинаю ненавидеть Д. Он первый убил во мне веру… Теперь я чувствую и ясно вижу, что не могу любить, не могу находить счастье в наслаждении любви, потому что ласки мужчины будут напоминать мне оскорбления и страдания». В последнюю тайну этой любви-ненависти между Достоевским и Сусловой мы проникнуть не можем.
В 1880 г., за год до смерти писателя, сорокалетняя Суслова выходит замуж за двадцатичетырехлетнего журналиста В.В. Розанова, через шесть лет бросает его, влюбившись в молодого еврея Гольдовского. Розанов умоляет ее вернуться, она отвечает: «Тысячи мужей находятся в вашем положении и не воют – люди не собаки». Двадцать лет, из злобного упрямства, она не дает ему развода.
Розанову принадлежит живописный портрет «Суслихи» – «инфернальной женщины».
«С Суслихой я первый раз встретился в доме моей ученицы А.М. Щегловой… Вся в черном, без воротничков и рукавчиков (траур по брате), со следами былой (замечательной) красоты, она была „русская легитимистка“. Взглядом опытной кокетки она поняла, что „ушибла“ меня – говорила холодно, спокойно. И словом, вся… „Екатерина Медичи“. На Катьку Медичи она в самом деле была похожа. Равнодушно бы она совершила преступление, убила бы слишком равнодушно; стреляла бы в гугенотов из окна в Варфоломеевскую ночь – прямо с азартом. Говоря вообще, Суслиха действительно была великолепна, я знаю, что люди были совершенно ею покорены, пленены. Еще такой русской я не видал. Она была по стилю души совершенно русская, а если русская, то раскольница бы „поморского согласия“, или еще лучше – „хлыстовская Богородица“».
Глава 12
Журнал «Эпоха». «Записки из подполья»
В России Достоевского ждала умирающая жена. Он перевозит ее из Владимира в Москву и не покидает до самой ее смерти. Состояние больной ужасно. «У Марии Дмитриевны, – сообщает он сестре жены, – поминутно смерть на уме; грустит и приходит в отчаянье. Такие минуты очень тяжелы для нее. Нервы у нее раздражены в высшей степени. Грудь плоха и иссохла, как спичка. Ужас! Больно и тяжело смотреть».
Наступает трагический для Достоевского 1864 г. Дело о возобновлении журнала подвигается медленно. Михаил Михайлович придумывает новые названия: «Правда», «Дело» – цензура их отвергает. Наконец с большим опозданием приходит разрешение на издание «Эпохи». Подписка была сорвана: объявление о новом журнале появилось в «Санкт-Петербургских ведомостях» только 31 января 1864 г. Январский номер выходит в марте; внешний вид его приводит писателя в отчаяние: некрасивая обложка, дешевая бумага, дурной шрифт, масса опечаток. У редактора денег нет, типография работает в кредит; сотрудникам не заплачено. Когда через год «Эпоха» прекратила свое бедственное существование, оказалось, что на нее было истрачено все наследство братьев после смерти дяди Куманина (около 20 тысяч) и оставалось 15 тысяч долга. Для первого номера Тургенев присылает свои «Призраки». Достоевский расхваливает автору его произведение. «По-моему, – пишет он, – в „Призраках“ слишком много реального. Это реальное – есть тоска развитого и сознающего существа, живущего в наше время, уловленная тоска. Этой тоской наполнены все „Призраки“. Это – „струна звенит в тумане“». Но брату он сообщает свое искреннее мнение: «По-моему, в них («Призраках») много дряни: что-то гаденькое, больное, старческое, неверующее от бессилья, одним словом, весь Тургенев с его убеждениями». Любезные письма и комплименты были притворством. «Витязь горестной фигуры» не простил своему обидчику. С годами ненависть его к «гаденькому» неверию европейца Тургенева вес растет.
Писатель принимает горячее участие в судьбе «Эпохи»; советует брату завести в журнале критический отдел под заглавием «Литературная летопись», обещает ему «великолепную» статью на теоретизм и фантастизм теоретиков «Современника» и другую о Костомарове, собирается написать разбор «Что делать?» Чернышевского, «Взбаламученного моря» Писемского – и ничего не пишет. 9 февраля он признается: «Не скрою от тебя, что писание у меня худо шло…» Вместо критической статьи о Чернышевском, он задумывает повесть «Записки из подполья» – свой художественный ответ на роман «Что делать?». Писатель работает над этим «странным» произведением с мукой и отчаянием, сидя у постели умирающей жены. «Повесть вдруг мне начала не нравиться… Вся-то повесть – дрянь, да и та не поспела». Михаил Михайлович торопит, дела «Эпохи» идут неважно. Достоевский заставляет себя приняться за нее снова: «Сел за работу, за повесть. Стараюсь ее с плеч долой, как можно скорее… По тону своему, она слишком странная, и тон резок и дик, может не понравиться; следовательно, надобно, чтоб поэзия все смягчила и вынесла».
Первая часть «Записок из подполья» была напечатана в январской – февральской книжке «Эпохи» за 1864 г. Вторая часть писалась еще труднее: «Мучения мои всяческие теперь так тяжелы, –
