Очерки русской смуты - Антон Иванович Деникин
Только 25-го на выручку застрявших в Одессе судов прибыли из Севастополя вспомогательный крейсер «Цесаревич Георгий» и миноносец «Жаркий».
Войска ген. Бредова, подойдя к Днестру, были встречены румынскими пулеметами. Такая же участь постигла беженцев – женщин и детей. Бредов свернул на север, вдоль Днестра и, отбивая удары большевиков, пробился на соединение с поляками.
В сел. Солодковцах[166] между делегатами главного польского командования и ген. Бредовым заключен был договор, в силу которого войска его и находящиеся при них семейства принимались на территорию, занятую польскими войсками, до возвращения их «на территорию, занятую армией ген. Деникина». Оружие, военное имущество и обозы польское командование «принимало на сохранение», впредь до оставления частями ген. Бредова польских пределов.
Там их ждали разоружение, концентрационные лагеря с колючей проволокой, скорбные дни и национальное унижение.
Претенденты на власть. Письмо барона Врангеля. Телеграмма ген. Кутепова
…В двадцатых числах февраля генерал Хольман имел разговор со мною:
– Ваше превосходительство, вы предполагаете дать какое-нибудь назначение ген. Врангелю или нет?
– Нет.
– В таком случае, может быть, лучше будет посоветовать ему уехать?
– Да, это было бы лучше.
В результате этого разговора Хольман написал письмо барону Врангелю в тоне исключительно доброжелательном: «…Я глубоко уверен, что Ваш разрыв с генералом Деникиным явился следствием того, что Вы, как это часто бывает с искренними патриотами во время смуты, недостаточно поняли друг друга.
При таких отношениях служить вместе бывает слишком тяжело.
Мне причинило глубокую боль просить Вас оставить Крым, так как, искренне веря в Ваши лучшие намерения и преданность Родине, я все же счел правильным и полезным для настоящего положения просить Вас сделать это».
Генерал Врангель излагает этот эпизод так: английский адм. Сеймур, находившийся в Севастополе, от имени ген. Хольмана передал ему мое «требование оставить пределы России».
Врангель выехал в Константинополь, предварительно отправив мне с нарочным обличительное письмо. Все существенное из него мною приведено было дословно в соответствующих главах. Остается дополнить лишь немногое.
Про меня генерал Врангель говорил: «Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее, в полнейшем ослеплении Вы стали искать кругом крамолу и мятеж…
Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а лишь о сохранении власти…»
Про себя барон говорил: «Русское общество стало прозревать… Все громче и громче… назывались имена начальников, имя которых среди всеобщего падения нравов оставалось незапятнанным… Армия и общество… во мне увидели человека, способного дать то, чего жаждали все».
Наконец, про армию: «Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, – такая армия не могла создать Россию».
Вероятно, такое широкое обобщение впоследствии сочтено было не отвечающим политическому моменту. Ибо со вступлением генерала Врангеля на пост главнокомандующего все старшие начальники остались на своих местах[167], были награждены чинами, орденами и титулами. А через год в Константинополе в официальном опровержении приписанных ему корреспондентом «Последних новостей» слов барон заявил: «Я никогда не говорил и не мог говорить, что белое движение требует каких-то оправданий, что “наследие Деникина – разрозненные банды”. Я два года провел в армии ген. Деникина, сам к этим “бандам” принадлежал, во главе этих “банд” оставался в Крыму и им обязан всем, что нами сделано».
Сначала с парохода «Александр Михайлович» в Севастополе, потом из посольского дома в Константинополе, где остановился ген. Врангель, копии памфлета распространялись сотнями и тысячами экземпляров – по Крыму, в армии, за границей. Распространялись усердно и всякими способами.
В Константинополе, например, «генералы Врангель и Шатилов, – пишет одесский журналист С. Штерн, – зная, что я еду в Париж и связан с тамошними литературными и политическими кругами, детально изложили мне историю взаимоотношений Врангеля и Деникина. Запись беседы с ген. Шатиловым у меня сохранилась, но воспроизводить ее нет смысла, так как сообщенное ген. Шатиловым совпадает с сущностью опубликованного впоследствии письма Врангеля к Деникину»[168].
И после моего отъезда из России письмо это печаталось и рассылалось в войсковые части. В дело агитации вовлечена была и Церковь. Один из наиболее активных деятелей предполагавшегося переворота, епископ Вениамин, ставший после моего ухода протопресвитером военного и морского духовенства, рассылал в полки проповедников, которые порочили имя ушедшего главнокомандующего. Письмо это появлялось и в иностранной прессе.
Я ответил генералу Врангелю кратко[169]:
«Милостивый государь, Петр Николаевич!
Ваше письмо пришло как раз вовремя – в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены…
Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды. Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые Вы сами не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты.
Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете.
Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие…
Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло.
А. Деникин».
Были и другие претенденты на власть.
В начале марта ген. Слащев совместно с герцогом С. Лейхтенбергским и помощником Шиллинга Брянским замыслили устранить Шиллинга. Цель – вступление во власть в Крыму Слащева, повод – обвинение, предъявленное Брянским, который «настаивал на том, чтобы произвести обыск (у ген. Шиллинга), и гарантировал обнаружение незаконных денег и вещей»[170]. В последнюю минуту, однако, Брянский смутился и вышел из игры. В своем рапорте и письме на имя Шиллинга от 9 и 10 марта он объяснял свой поступок тем, что «любил (Шиллинга) как отца», но, будучи посвящен в намерения Слащева и герц. Лейхтенбергского убить Шиллинга в случае отказа его подать в отставку[171], он, Брянский, «борясь с этим планом, предлагал всякие средства, включая арест (Шиллинга) и обыск в (его) доме»[172].
Как предполагал использовать власть Слащев – неизвестно; сам же он пишет по этому поводу: «Я первый ему (ген. Врангелю в Константинополе) через графа Гендрикова сообщаю: ехать дальше вам нельзя, возвращайтесь – но, по политическим соображениям, соедините наши имена, а Шатилову дайте название – ну хоть своего помощника…»
В начале марта бывшие тогда не у дел генералы Покровский и Боровский посетили ген.
