Николай Пирогов - Вопросы жизни Дневник старого врача

322

рил какой — то писанный на латинском языке сборник с описанием, в алфавитном порядке, растительных веществ, употребляемых в медицине; я много узнал и наизусть запомнил научных терминов: emeticum, drasticum, diureticum, radix ipecacuanhae, jalappae и т. п.

За год и более до вступления на медицинский факультет я уже знал массу названий и терминов, и это мне много пригодилось впоследствии. Но детская привязанность к словоохотливому Березкину у меня основывалась, конечно, не на расчете профилировать1 и от него что — нибудь, а на потешавших меня шуточках и прибаутках; ими изобиловала наша беседа.

— Ну — те — ка; ну — те, — бормочет скороговоркою Григорий Михайлович, — напишите — ка: во — ро — бей.

Я и пишу, и, написав последний слог, вдруг получаю щелчок по голове.

— Это что?

— Сам же просил: прочти последний слог! — отвечает, заливаясь от смеха, Григорий Михайлович. — А хочешь, спою песенку?

— Какую?

— Ай ду — ду.

Я притворяюсь, будто не знаю значения этой песни, уже не раз испытанного моим лбом.

— Ну — ка, спойте.

— Ай ду — ду, ай ду — ду, — затягивает хриплым голосом Березкин, — сидит баба на дубу.

Полный текст таков: «Ай ду — ду, сидит баба на дубу; прилетела синица — что станем делати? пива что ли нам варити? сына что ли нам жени — ти? Ай, сын мой, отдай бабе голову, ударь бабу по лбу… отдай мою голову, ударь бабу по лбу!..» Я убегаю со смехом. Березкин промахнулся — я не баба, и лоб не получил щелчка.

— А вот, латинист, отгадай — ка, что такое, — и опять стаккато2: «Si caput est, currit, ventrem adjunge, volabit; adde pedes, commedes, et sine ventre, bibes»3.

Отвечаю, не запинаясь: «Mus, musca, muscatum, mustumе»4.

— А, знаешь уже; а от кого узнал?

— Да не от вас (я лгу), — я и прежде знал.

— То — то, прежде знал; отчего же прежде не говорил?

— Да я нарочно.

А всего приятнее моему детски наивному тщеславию было слышать от старика, как он меня хвалил и величал; верно, и я для него был занимателен. «Ну, смотри, брат, из тебя выйдет, пожалуй, и большой человек; ты умник, вон не тому, не Хлопову, чета». Хлопов — это был ученик из пансиона Кряжева, живший некоторое время у нас, грубоватый и как — то свысока обходившийся с Березкиным.

1 Профит (франц. profit) — барыш, прибыль, выгода.

2 Отрывисто (лат.).

3 Если есть голова — бежит; присоедините живот — полетит; придать ноги — съешь; без живота — пьешь (лат.).

4 Мышь, муха, мускатный орех, сусло (лат.).

322

Андрей Михайлович Клаус1 — оригинальнейшая и многим тогда в Москве известная личность. Это был знаменитый оспопрививатель еще екатерининских времен. Аккуратнейший старикашка, в рыжем парике, с красною добрейшею физиономиею, в коротких штаниках, прикрепленных пряжками выше колен, в мягких плисовых сапогах, не доходивших до колен; между черными штанами и сапогами виднелись белые чулки.

Всей нашей семье в течение многих лет Андрей Михайлович прививал оспу, и потому считал своею обязанностию ежегодно навещать нас в табельные дни, завтракал, с особенным аппетитом кушал бутерброд, зимою — с сыром, а весною (на Святой) — с редиской.

Меня лично он занимал, кроме своей оригинальной наружности, маленьким микроскопом, всегда находившимся при нем в кармане. Раскрывался черный ящичек, вынимался крошечный, блестящий инструмент, брался цветной лепесток с какого — нибудь комнатного растения, отделялся иглою, клался на стеклышко, и все это делалось тихо, чинно, аккуратно, как будто совершалось какое — то священнодействие. Я не сводил глаз с Андрея Михайловича и ждал с замиранием сердца минуты, когда он приглашал взглянуть в его микроскоп.

— Ай, ай, ай, какая прелесть! Отчего это так видно, Андрей Михайлович?

— А это, дружок, тут стекла вставлены, что в 50 раз увеличивают. Вот, смотри — ка. — Следовала демонстрация.

Третий вхожий в наш дом и занимательный для меня знакомый, Яков Иванович Смирнов, сослуживец отца, привлекал мою ребяческую наивность собственно глупостью. Не то, чтобы он сам был глуп, но какой — то точно еловый, неповоротливый, высокий, прямой как шест. Когда он, поздоровавшись, садился, я тотчас же являлся возле его стула и приготовлялся смотреть, как Яков Иванович начнет вынимать из кармана свой клетчатый синий платок, складывать его в кругленький комочек, а потом поднесет к носу, утрется и подержит его в руке с полчаса, прежде чем опять положит в карман. Яков Иванович (сын священника, учился когда — то в семинарии) рассказывает матушке, а она крестится от содрогания, что попы частицы вынутых просфор сбирают, сушат и едят со щами.

— Что это, Яков Иванович, вы рассказываете за ужасы, да еще и при детях, как вам это не грех?

— Помилуйте, сударыня, да то ли еще делают наши попы; они греха не знают. А что, вот ты, — обращается Яков Иванович ко мне, — учишься по — латыни, а знаешь ли, что значит: curva culina (читай: Акулина) scit quid perdit, — и, обращаясь к матушке, которая с удивлением слышит сальные слова от Якова Ивановича, думая, не охмелел ли он, Яков Иванович говорит: «Это так по — латыни выходит, сударыня; уж извините, если оно немного того»…

1 А.М.Клаус до Москвы жил в Уфе, где, между прочим, состоял врачом в семье С.Т.Аксакова, у которого оставил хорошие воспоминания. По словам автора знаменитой «Семейной хроники», Клаус был предобрейший, умный, образованный человек, любил детей.

322

Я разражаюсь смехом и убегаю от стыда, не поняв смысла сказанного. Потом Яков Иванович объясняет, что он нарочно так произнес, как будто бы это была Акулина, а не латинское culina, сиречь: мельница.

— Напрасно сконфузились, — говорит он матушке и мне, — теперь выходит просто: кривая мельница знает, что теряет. Ну, а вот переведи — ка славную поговорку; за нее нас верно и маменька похвалит: amicus certus in re incerta cernitur1.

Я перевожу.

Василий Феклистыч Феклистов — так звали наши домашние студента Феоктистова — доставлял мне также чисто детскую радость. Я детски радовался, что готовлюсь в университет, и занимался прилежно с Феоктистовым; мне доставлял наслаждение и осмотр его медицинских книг — какой — то старинной анатомии с картинками, какой — то терапии с рецептами, но всего более и с каким — то невыразимо приятным трепетом сердца, — это я как будто еще теперь чувствую, — разбирал я принесенный однажды Феоктистовым каталог университетских лекций.

— Какие лекции буду я слушать? Вот Юст Христиан Лодер — анатомия человеческого тела. Буду?

— Непременно.

— Вот Ефрем Осипович Мухин — физиология по Ленгоссеку. Это что такое? Да Мухин, что бы ни читал, буду, непременно буду слушать. Василий Михайлович Котельницкий — фармакология или врачебное веществословие. Василий Феоктистыч! Это что за наука?