Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

Вдохновителем этой кампании по «искоренению крамолы в науке» народная молва называет Лысенко Трофима Денисовича. Это был фаворит Сталина, а впоследствии — Хрущева. Он пользовался у них неограниченным доверием. В то время как Сталин беспощадно уничтожал своих политических противников, Лысенко расправлялся со всеми инакомыслящими в области биологии и сельского хозяйства. Это были специалисты, не приемлющие методов исследования, признанных в «единственно правильном» ортодоксальном лысенковском «учении».

М. В. Евтушенко, брат О. В. Ильяшук, (ок. 1946 г.)

В 1948 году по заданию Сталина Лысенко разгромил на съезде всех вейсманистов и морганистов, объявив их еретиками, и, наверно, сжег бы на кострах не только их «вредные» книги, но и самих отступников от правоверного лысенковского учения. Однако в двадцатом веке аутодафе было не в моде и вместо него прибегали к другим способам уничтожения своих противников — ученых просто сажали в тюрьмы, где их ждал бесславный конец. Так, в 1942 году в Саратовской тюрьме погиб ученый с мировой славой Николай Иванович Вавилов — гордость русской науки.

О смерти Вавилова мне поведал баимский заключенный Лева Ревич, который сидел вместе с Вавиловым в одной из камер Саратовской тюрьмы и был свидетелем его кончины. Но я не уверен в правдивости этой версии, поэтому не останавливаюсь на ней.

Судьба Михаила Васильевича сложилась более удачно: он выжил. На следствии ему пришили ни много, ни мало как вредительство — модный в те времена ярлык, который НКВД приклеивал всем, чтобы оправдать террор. Трагикомедия нелепого обвинения, предъявленного Евтушенко, заключалась в том, что какой-то энкаведист, ничего не смысливший в разбираемом деле, обвинил его во вредительстве в области селекции зерновых, Михаил же Васильевич никогда селекцией зерновых не занимался. Сферой его деятельности, как я уже говорил, была селекция овощных и бахчевых культур. Но какое это имеет значение, если человека нужно посадить на восемь лет? Важно его засудить, а виновен он или нет — это не существенно. Словом, в 1938 году Михаила Васильевича водворили в лагерь, расположенный в Приморском крае.

Прошло три года. Месяца за полтора до начала войны я ездил в Москву сдать свою диссертацию на соискание степени кандидата сельскохозяйственных наук. Воспользовавшись пребыванием в Москве, я зашел в канцелярию Генерального прокурора и подал на его имя жалобу на нелепое обвинение М. В. Евтушенко во вредительстве. В заявлении я объяснил несостоятельность обвинения и просил о пересмотре дела.

Через десять дней получаю из прокуратуры извещение о том, что в ближайшее время по моему ходатайству дело гражданина Евтушенко будет пересмотрено. Это было 21 мая 1941 года — ровно за месяц до нападения Германии на СССР. Я был потрясен оперативностью и положительной реакцией Генерального прокурора на ходатайство. Ведь на его имя поступали тысячи, десятки тысяч жалоб на несправедливые приговоры, и всех просителей постигала одна и та же участь — все получали отказ, заканчивающийся стереотипными словами: «нет оснований для пересмотра и т. д.». А тут вдруг через каких-то десять дней объявляют, что будет пересмотр дела.

Однако никто не подозревал тогда назревавших мировых событий, спутавших все наши карты: через месяц началась война, меня с Оксаной посадили в тюрьму, и мы остались в полном неведении о судьбе Миши. И вот только теперь, когда мы встретились с ним в Баиме, он поведал нам о своих дальнейших злоключениях.

До решения о пересмотре дела он просидел в дальневосточном лагере три года. Недели за две до войны его внезапно вызвали на этап. Из ГУЛАГа прибыло указание перевести его в Москву для переследствия. Окрыленный надеждами, взволнованный таким оборотом дела Миша едет под конвоем на запад в столицу. Приехали в Красноярск. И вдруг ошеломляющая новость о нападении Германии на СССР. Эшелон с заключенными задержали. Мишу выгружают из вагона и прямым сообщением отвозят «черным вороном» в красноярскую тюрьму. Сидит месяц, другой, третий. Недоедание, почти голод, теснота. Здоровье резко ухудшается. Тают последние силы. Чтобы избавиться от кандидата в покойники, его перебрасывают в Баимский инвалидный лагерь. Здесь он становится на ноги и устраивается учетчиком в корзиночном цехе.

Это было еще задолго до массовой смертности в Баиме. К тому времени он закрепился на хорошей работе и зарабатывал свою пайку хлеба да еще премблюдо.

Мы посоветовали Мише снова поднять вопрос об его освобождении, и он подал заявление в соответствующие организации. В конце 1942 года, то есть менее, чем через полгода (это был рекордно короткий срок), Евтушенко вызывает начальник лагеря и объявляет, что его срочно направляют в Новосибирск на пересмотр дела. На этот раз счастье ему улыбнулось. Но пока он его дождался, снова чуть не погиб.

В ожидании пересмотра ему снова пришлось пробыть в тюрьме полгода. Снова голод, дистрофия, понос, то есть снова угроза смерти, о чем мы узнали позднее, так как опять потеряли с Мишей связь. Только летом 1943 года получили от него первую весточку из Барнаула, в которой эзоповским языком он писал, что был в шестимесячной командировке, там серьезно болел, чуть не умер, но теперь вернулся в Барнаул и, слава Богу, выздоровел. Устроился специалистом на опытной сельскохозяйственной станции.

Глава LI

Лагерные будни

Тому, кто не жил в лагере, трудно представить себе общество, нравы, быт, всю специфику внутренней жизни, типичной для мест заключения. Это республика в республике со своим уставом, извращенным моральным кодексом, непрестанной борьбой с начальством и враждой между «фраерами» и уголовниками, с пребыванием в лагере многочисленных религиозных, национальных, социальных и политических группировок. Но несмотря на разношерстный состав населения, разный уровень образования, общественного положения, занимаемого до ареста, взглядов, вкусов, мировоззрения и прочего, всех их объединяет в одно целое и как бы уравнивает лагерный режим, теоретически разработанный главным управлением лагерей и практически обогащенный многолетним опытом десятков тысяч лагерей, разбросанных, в основном, по Сибири и Крайнему Северу.

Утро начинается с проверки. В назначенный час староста барака выстраивает свою команду в два ряда. Заходит надзиратель со списком. Дневальный или староста кричит во всеуслышание: «Внимание!». Все подтягиваются. Начинается перекличка. В наступившей тишине слышны отдельные выкрики: «Я! есть! да!» Один отвечает тихо, другой подчеркнуто громко, а кое-кто с таким кривлянием и комичной серьезностью, что присутствующие хохочут.