Цареубийство 11 марта 1801 года - Николай Александрович Саблуков
Схвативши твёрдой рукой бразды правления, Павел исходил из правильной точки зрения; но найти должную меру трудно везде, всего более на престоле. Его благородное сердце всегда боролось с проникнувшей в его ум недоверчивостью. Это было причиной тех противоречащих действий, которые однажды один шутник изобразил на рисунке, представлявшем императора с бумагой в каждой руке: на одной бумаге написано: ordre, на другой: contre-ordre, на голове государя: désordre[152].
К сожалению, это злосчастное, тревожное чувство, самими народами возбуждённое в правителях нашего века, не умолкало в Павле и по отношению к его детям. Великий князь Александр Павлович, юноша благороднейший и достойнейший любви, не избегал подозрений, которые глубоко оскорбляли его прямодушие. Незадолго до кончины императора он однажды сидел за столом у своей сестры, великой княжны Марии Павловны, и, будучи погружен в задумчивость, машинально играл ножом. «Qu’avez-vous, mon frère? — спросила она его. — Vous êtes aujourd’hui si rêveur». Он ничего не отвечал, нежно пожал под столом её руку, и глаза его наполнились слезами.
Ничтожное происшествие навлекло на него взрыв отцовского гнева. Несколько гвардейских офицеров не оказали должного внимания при салютовании и были за то отправлены в крепость на несколько дней или часов. Вскоре выпущенные на свободу, они громко насмехались над этим наказанием. Это дошло до государя. Нельзя было, по вышеобъяснённым причинам, нанести ему более чувствительного оскорбления, как дав ему повод полагать, что издеваешься над его достоинством; вследствие сего он приказал этих офицеров снова посадить в крепость и угрожал им наказанием кнутом. Оба великих князья желали спасти невинных и низошли до того, что просили заступничества графа Кутайсова, любимца государя. «Laissez-moi faire, — отвечал надменный фаворит, — je lui laverai la tête». Возмущённый столь неприличными выражениями, великий князь Константин Павлович возразил ему: «Monsieur le comte, n’oubliez pas ce que vous devez à mon рèrе». Кутайсов действительно говорил императору в пользу этих офицеров, но, вероятно, не довольно горячо или не в надлежащую минуту, потому что советовал великим князьям более в это дело не вмешиваться, заметив при этом, что император прав, «саг enfin, — прибавил он, — n’estil pas le maitre de faire chez soi tout ce qu’il veut?»
Благородный Александр, который сам сообщил всё это своей сестре, не удовольствовался этим жестокосердным ответом и решился лично обратиться к своему отцу с серьёзными, но почтительными представлениями. Государь, кипя гневом, закричал: «Я знаю, ты давно уже ведёшь заговор против меня!» — и поднял на него палку. Великий князь отступил назад, а супруга его бросилась, чтобы его заслонить, и громко сказала: «Пусть он сперва ударит меня». Павел смутился, повернулся и ушёл.
Можно с вероятностью полагать, и это предположение разделяют люди, стоявшие близко к императору, что граф Кутайсов, подобно многим его окружавшим, часто опутывал его ложными подозрениями, для того только, чтобы увеличить или сохранить своё собственное, никакой заслугой не оправданное влияние. Кутайсов[153] был родом из Турции, где-то взят в плен ещё мальчиком и подарен великому князю Екатериной. Павел послал его в Париж для обучения камердинерской службе. Выучившись завивать волосы и брить бороду, он поступил камердинером к великому князю, и в похвалу ему говорили, что он в этой должности отличался непоколебимой преданностью своему господину. Рассказывают, что когда Павел находился при армии в Финляндии и, вероятно, без основания опасался быть умерщвлённым, Кутайсов каждую ночь спал на пороге его комнаты, дабы не могли пройти к великому князю иначе, как через его труп. Черта эта, если она справедлива, достаточно объясняет неизменное к нему расположение Павла, ибо ничто не действовало вернее на этого монарха, как удовольствие видеть себя любимым.
Со вступлением Павла на престол Кутайсов предался самому пошлому чванству. Ещё во время коронации в Москве он домогался знака отличия и несколько дней был в самом дурном расположении духа потому, что не мог получить аннинский орден. Он тогда выдумал для себя новый орден, бриллиантовый ключ для ношения в петлице. Император рассмеялся над этой выдумкой, но со временем Кутайсов мало-помалу получил всё, чего желал, был сделан графом и украшен голубой лентой.
Тогда высокомерию его уже не было границ. Вот один пример.
Однажды император нуждался в деньгах. Императрица, будучи отличной хозяйкой и имея притом постоянное желание угождать своему супругу, послала своего доверенного управителя Полетику[154] к графу Кутайсову с предложением выдать из ломбарда 100 000 руб. взаймы. Граф принял императрицына чиновника, лёжа на диване (bergere) и обернувшись лицом к стене. Обер-гофмаршал Нарышкин сидел напротив него. Кутайсов выслушал Полетику, не удостоив его ни одного взгляда, потом, обратясь к Нарышкину, сказал: «Jugez, monsieur, nous avons besoin de 600 000 roubles, et elle nous offre cent». Другого ответа и не было.
Конечно, подобные люди не в состоянии были даже понимать того вреда, который причиняли. К этой категории принадлежал также генерал-прокурор Обольянинов, который с величайшим хладнокровием приказывал исполнять и даже усугублять то, что государь повелевал, когда с умыслом возбуждали его гнев. О жестокости генерала Аракчеева[155] рассказывали, что он однажды совершенно спокойно бил одного солдата по голове до тех пор, пока тот не упал мёртвый.
Более всего запятнано было царствование Павла ненасытным корыстолюбием известной госпожи Шевалье[156]. Эта женщина была дочь лионского танцмейстера. В Лионе её увидел Шевалье, танцор из Парижа, который перед тем хвалился, будто танцевал «pas de cinq» с Вестрисом и Гарделем, но о котором насмешники утверждали, что он слишком скромен и должен бы хвалиться тем, что (как фигурант) танцевал «pas de seize». Он женился в Лионе на этой красивой крайне бедной девушке, которая впоследствии доставила ему миллион, между тем как мать её на родине жила в нищете, писала самые жалостные письма и наконец получила 200 рублей. Приведу один из тысячи примеров её корыстолюбия.
Жена обер-мундшенка Нарышкина[157] уже давно назначила своим наследником графа Румянцева[158], устроившись предварительно с родственниками покойного своего мужа и вследствие того распорядившись только своею вдовьею частью и собственным имением, состоявшим из 13 000 душ. Завещание это было утверждено Екатериною II и уже всеми было забыто, когда в царствование Павла обер-гофмаршал Нарышкин[159], пользуясь своим влиянием, убедил государя его уничтожить.
Основываясь на этом примере, другой Нарышкин, в Москве, пожелал сделать то же самое.
