Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости

Но эта тема — дело будущего, пока я еще только внутренне ее переживаю, — она требует большой подготовки, знания многих работ исследователей древнего Востока, с которыми я ознакомился только отчасти.

Вот как рисуется мне эта тема, в которой поэтическое произведение отражает и страсть, и характер, и глубину мысли величайшего человека своего времени, и нежный женский образ Суламифи.

Теперь что вы мне скажете, Дмитрий Наркисович?

— Скажу, что я в своей литературной работе никогда не отвлекался от близкой мне родной, русской почвы. Экзотические сюжеты меня не соблазняли, и увлечения ими я не разделял и не разделяю.

— Да-а, — разочарованно протянул Куприн. — Я надеялся, что вы, знаток и любитель библейской старины, заинтересуетесь моей темой, а вы отнеслись к ней так же, как Горький. Летом я часто бывал в Куоккале у Алексея Максимовича, и, когда однажды заговорил с ним о «Песни песней», он нахмурился и сказал мне:

— Перепевать «Песнь песней» — ненужная и лишняя затея. Держитесь крепко того, что вы хорошо знаете, не погружаясь в глубь веков.

И он оборвал разговор.

Недавно получил письмо от Пятницкого. Он спрашивает, как идет работа и над чем, — думаю, что это нужно ему для Горького.

Горькому я обязан очень многим. Он не только сердечно и внимательно отнесся ко мне и к моей работе, но открыл мне глаза, по-новому осветил жизнь, разъяснив многое, что было раньше для меня непонятно, заставив задуматься над тем, о чем я прежде не думал.

— Да, в настоящее время самый большой русский писатель — Горький, — сказал Мамин. — У него неисчерпаемый запас свежих творческих сил, великолепное знание жизни и людей. В своей работе он еще не достиг зенита, а как много уже дал прекрасных произведений и сколько, с его громадным талантом, даст в будущем.

Пять лет назад я жил весной в Ялте в одно время с Горьким. Я захворал и больше недели не выходил из дому. Алексей Максимович навещал меня, и мы подолгу с ним беседовали. Он простой, доброжелательный, чуткий человек — с ним легко и приятно говорить. В нем нет высокомерия знаменитости. Он с уважением относится к старым писателям, на своем веку много поработавшим для родной литературы.

Горького Мамин-Сибиряк любил и всегда говорил о нем с теплотой. Но о Чехове отзывался сдержанно или ядовито и зло.

По рассказам Ольги Францевны, весной 1900 года в Ялте произошло следующее: в начале апреля Мамины приехали в Ялту и разместились в гостинице «Гранд-Отель». Дмитрий Наркисович очень устал от дороги, и Ольга Францевна уложила его в постель. Только на третий день он почувствовал себя крепче, и они днем вышли на набережную.

День был нежаркий, и Дмитрий Наркисович был в хорошем настроении. Около книжной лавки Синани они остановились посмотреть выставленные в окне новые книги. Другое окно лавки было завешено афишей о спектакле «Дядя Ваня» в исполнении артистов Московского Художественного театра. В это время дверь лавки открылась, и вышел улыбающийся Антон Павлович Чехов.

— А, Дмитрий Наркисович, здравствуйте! И вы с супругой приехали посмотреть Художественный театр! Почему так поздно? Теперь торопитесь. Билеты можете не достать.

Дмитрий Наркисович молча приподнял шляпу и под руку с Ольгой Францевной пошел дальше.

В гостиницу он вернулся молчаливый и расстроенный.

— Уедем отсюда, Ольга, завтра же уедем. Какой самоуверенный болван!

Через час явился Немирович-Данченко.

— Мы только что узнали от Антона Павловича, что Вы здесь. Будем счастливы, если вы с супругой придете на наш спектакль. Он оставил Ольге Францевне два билета…

В конце сентября Мамины уехали из Балаклавы.

Глава XXXVI

Чтения отрывков из «Поединка» на благотворительном вечере в Севастополе. — Знакомство с лейтенантом Шмидтом. — Корреспонденция Куприна «События в Севастополе». — Высылка Куприна из Балаклавы.

Хорошо, что Мамины уехали. Через несколько дней после их отъезда заболела Лидочка. У нее оказалась тяжелая форма скарлатины.

В этом году популярность Александра Ивановича очень мешала ему. Незнакомые люди останавливали его на улицах, в пивной, на бульваре. Единственным спасением было уходить в море с рыбаками.

Отцы города, рыбаки и почтенные владельцы домов и виноградников нашли, что для процветания Балаклавы было бы важно залучить Куприна в постоянные жители.

Поэтому через Колю Констанди они начали дипломатические переговоры и обратились к Куприну с предложением приобрести участок городской земли, расположенной против генуэзской башни в балке «Кефало-Вриси». Цена была назначена низкая, но, по правде сказать, земли там было чрезвычайно мало — только узкая полоска вдоль дороги, остальное же — голая скала.

Однако мысль поставить там хотя бы временную глинобитную постройку и, несмотря на все трудности, обработать бесплодный каменистый участок, превратив его в бахчу, фруктовый сад и виноградник, увлекла Куприна.

Он завел переписку с садоводами Массандры относительно посадки декоративных и фруктовых деревьев, покупал саженцы у местных садоводов, составил план дома, дорожек, сада и сразу же сговорился с артелью рабочих, которые начали взрывать скалу и ставить подпорные стенки для дома.

Было начало октября 1905 года. В эти предреволюционные дни в Севастополе устраивались благотворительные вечера. Большая часть сборов шла на нужды революционных организаций.

На одном из таких вечеров, главным устроителем которого формально считался отставной генерал Лескевич, Куприн согласился выступить с чтением отрывков из повести «Поединок».

Когда мы с Александром Ивановичем приехали, зал был переполнен. Публика собралась разная, было много военных.

Нас провели незаметно боковым ходом. Александр Иванович читал в конце вечера.

Когда он начал монолог Назанского «Наступит время, оно уже у ворот…», среди офицеров, сидевших в первых рядах, началось волнение, послышались выкрики: «Безобразие!», «Довольно!», «Долой!» Другая часть зала устроила шумную овацию. Разгорался скандал. Продолжать чтение было невозможно.

К Куприну подошел морской офицер и отрекомендовался: лейтенант Шмидт.

Ему удалось внести успокоение и убедить большинство офицеров прекратить споры и разойтись.

Уезжая, Александр Иванович, оставил Лескевичу свой адрес, чтобы считавшие себя оскорбленными офицеры могли потребовать от него удовлетворения.

Через два дня к нашему дому подъехал экипаж. Из него выскочил человек в военной форме.

Александр Иванович и я после обеда оставались еще за столом. В столовую вошел лейтенант Шмидт. Его беспокоило, все ли обошлось благополучно после благотворительного вечера. Беседа продолжалась не более четверти часа.