Людмила Сукина - «Золотое» столетие династии Романовых. Между империей и семьей

Участие Анны в политических делах, пусть и в роли «проводника» или «идеальной граммофонной пластинки», как отзывались о ней современники, сделали ее мишенью для нападок как со стороны аристократии, так и со стороны русских революционеров. Ей приписывали развратное поведение, организацию отвратительных оргий в императорском дворце, говорили, что она на пару с Распутиным гипнотизировала царя, парализуя его волю, травила его наркотиками и завлекала в пучину разврата. В столице ходили слухи, что Вырубова сожительствует одновременно с Николаем II и Распутиным и крутит обоими по своей воле. К изумлению общества, когда этого «монстра» министр юстиции Временного правительства в 1917 г. наконец посадил за решетку, все эти обвинения рассыпались, как карточный домик. Защищая себя, Вырубова потребовала медицинской экспертизы. Обследование, проведенное в мае 1917 г., показало, что «злой гений разврата», «Распутин в юбке» оказалась девственницей (Вырубов был беспомощен не только как командир корабля, но и как супруг). Однако отрицать дурное влияние Анны на императрицу, видимо, все же не следует. Она не противостояла ложным идеям и неверным поступкам императрицы, а горячо поддерживала их, чем укрепляла в уверенности собственной правоты, уверенности, пагубной для семьи Романовых и Российской империи.

Одним из серьезных недостатков натуры Александры Федоровны была болезненная мнительность по поводу собственного здоровья. Еще в молодости, до замужества, Аликс страдала ишиасом – болями в спине и ногах, которые могут быть следствием различных поражений спинного мозга или нервных заболеваний. Четыре беременности за первые шесть лет замужества, постоянное беспокойство о больном гемофилией Алексее истощили ее организм и расшатали нервы. Она не позволяла себе сомкнуть глаз или отвлечься, пока цесаревич мучился от очередного приступа болезни. Но как только опасность отступала, силы покидали ее, и она лежала целыми днями в постели или передвигалась по дому и саду в кресле-каталке. Четыре года изнурительных бдений при сыне в качестве сиделки привели к тому, что у нее появились различные болезненные симптомы, которые она сама, по традиционной привычке членов императорской семьи не обращать внимания на то, что говорят врачи, диагностировала как «расширение сердца». Своей бывшей учительнице мисс Джексон Александра Федоровна так описывала свое состояние: «Я болела почти все время... Дети растут так быстро... Я отослала их на смотр с отцом, и они несколько раз ходили на большие военные торжества... а так как я не могла пойти – они должны привыкнуть обходиться без меня, я редко могу появляться где-либо, а если и появляюсь, то потом надолго выхожу из строя – чрезмерно утомляю сердечную мышцу».

Она быстро внушила себе и окружающим, что серьезно больна. Ее золовка великая княжна Ольга Александровна писала, что Александра Федоровна и вправду производила впечатление болезненной женщины: «Ее дыхание часто становилось учащенным, явно наступало болезненное удушье. Я часто замечала, как ее губы синели. Постоянная тревога за Алексея полностью подорвала ее здоровье». Однако лейб-медик Боткин не находил у императрицы сердечных болезней. Уже в сибирской ссылке, куда он поехал вслед за императорской семьей в 1918 г., Боткин сказал одному офицеру, что у Александры Федоровны была наследственная слабость кровеносных сосудов, чреватая прогрессирующей истерией. Современные медики, наверное, обнаружили бы у императрицы синдром хронической усталости и повышенной тревожности, которые и вызывали у нее учащенное сердцебиение и короткое дыхание.

Болезненное состояние любимой жены удручало Николая II. Он писал матери: «Она остается в постели даже днем, не принимая никого, не выходя к завтраку, целый день сидит на балконе. Боткин советует ей поехать в Наухайм (известный в то время немецкий курорт с целебной минеральной водой. – Л. С.) для лечения ранней осенью. Это очень важно для нее, чтобы ей стало лучше, для нее самой, для детей и меня. Я совершенно измотан, все время занят мыслями о ее здоровье».

Осенью 1911 г. царская чета вняла рекомендациям врачей и уговорам родных и частным порядком выехала в Германию. В тихом курортном Наухайме они на короткое время снова ощутили себя почти счастливыми. Там их никто не знал и не докучал срочными делами и просьбами. Они были вместе, и они были свободны. Император в скромном костюме и котелке, как у немецкого буржуа, с наслаждением бродил по улочкам города, а императрица со служанкой ходила по местным магазинам. Как любая женщина, она получала удовольствие от примерки нарядов, разглядывания украшений, выбора духов и пудры и от прочих маленьких дамских радостей, которые в России были ей недоступны в силу ее особого статуса (трудно представить русскую императрицу, занимающуюся «шопингом» в петербургском Гостином дворе или бегающей по ателье столичных модисток; все необходимое ей доставляли во дворец – это удобно, но донельзя скучно).

Николай и Александра вернулись домой через несколько недель отдохнувшими. Но болезнь императрицы вскоре возобновилась: расстроенные нервы так быстро нельзя вылечить, а вся окружающая обстановка, которая за время их отсутствия не изменилась, да и не должна была измениться, только способствовала новому напряжению.

Нервы императора и императрицы подвергались тяжкому испытанию еще и потому, что им приходилось тщательно скрывать, что происходит с наследником. По дворцовому этикету болезни членов императорской семьи никогда не обсуждались вне ее пределов. В случае с Алексеем «утечку информации» нельзя было допускать ни в коем случае. В самодержавном государстве царь и наследник должны быть всегда здоровы. Если в обществе узнают, что цесаревич фактически является инвалидом, то начнутся ненужные толки о будущем монархии и появятся новые претенденты на престол. Если наследник слишком долго не появлялся на людях, придворным сообщали, что он простудился или подвернул ногу.

Даже наиболее близкие к царской семье лица почти ничего не знали о болезни Алексея. Тот же Пьер Жильяр, учитель французского языка у великих княжон, несколько лет только догадывался, что что-то не так. Даже в 1916 г., за считанные месяцы до революции, политический бомонд столицы все еще питался слухами. Джордж Мерай, посол США в России, писал: «Мы слышали все варианты истории, что было с ним (цесаревичем. – Л. С.), но наиболее правдоподобным казалось то, что у него нарушение кровообращения, кровь циркулировала слишком близко или слишком обильно недалеко от поверхности кожи».

Однако подобные объяснения причин частого нездоровья Алексея не могли долгое время удовлетворять окружающих. В обществе стали возникать различные подозрения, которые, в свою очередь, рождали домыслы еще более фантастичные, чем официальные версии. Молва объявляла цесаревича то умственно неполноценным, то эпилептиком, то жертвой анархистского заговора. К царской семье и ее наследнику стали относиться подозрительно, что, естественно, не укрепляло уважения к правящей династии, которое и без того пошатнулось после череды неприятностей во внешней и внутренней политике.