Маркус Вольф - Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

В какой-то мере различие между восточным и западным подходами к разведслужбе можно, по-моему, увидеть и в самоиндентификации. Дело в том, что ЦРУ и его западногерманский эквивалент — БНД — присваивали своим сотрудникам ранг, аналогичный должностям гражданской службы, а мы, следуя советской традиции, — воинские звания. Так, возглавлявший эту “лестницу” министр государственной безопасности у нас имел звание “генерал армии”, что соответствовало западному четырехзвездному генералу, и т. д.

Мы никогда не называли себя шпионами. Разведчик — Kundschafter — лютеранско-германское слово, имевшее смысл “добытчик информации”. Слово “агент” никогда не использовалось дня наших, но только для врагов. Конечно, это была всего-навсего лингвистическая психология, но она помогала в создании атмосферы, в которой наши офицеры действительно смотрели на себя как на солдат чести, видя в противнике вероломного врага.

Я должен четко сказать, что военные аспекты отступали, конечно, на второй план перед идеологическими. Что же касается Запада, то там подобной мифологизации не было вообще. Насколько я могу судить, для ЦРУ, английской МИ-6 и большинства других западноевропейских спецслужб характерно бесстрастное, не освященное никакими эмоциями отношение к разведывательной работе. Я вовсе не хочу сказать, что они не профессиональны, но их сотрудников всегда настраивали на то, чтобы считать себя эдакими рабочими пчелами, собирающими информацию, которой займутся “великие умы”, а не придавать своей работе какую-то вдохновенную и особую миссию. Наверное, мы зашли слишком далеко, введя в наших службах военную структуру и жесткие правила в отношении личного поведения и нравственности. Но это создавало атмосферу сопричастности к общему делу и повышенной ответственности, без чего секретная служба не может работать успешно.

Я твердо убежден в том, что едва ли кто-то становится предателем только ради денег. ЦРУ же всегда было склонно использовать деньги как инструмент вербовки да и КГБ не исключал такую практику. В частности, в США агентов, идущих на сотрудничество по убеждениям, было трудно найти, и довольно часто нам приходилось сосредоточивать усилия именно на деньгах, а не внедрять агента по заранее разработанному плану. Поэтому наша служба зачастую начинала работать с потенциальным агентом в его студенческие годы. Агентам типа Клауса Курона из западногерманской контрразведки мы платили, и очень хорошо, но это было все-таки исключение, а не правило. Советские вербовщики тоже понимали, что, создавая потенциальных “кротов” на Западе, надо учитывать не только деньги, но и иные постоянно действующие факторы. Один из них — то, что я называл эротическим обаянием людей с Востока. При этом я не имею в виду ни проституток, ни порнофильмы, подсовываемые по случаю гостю для времяпрепровождения. Речь идет о том обостренном восхищении, которое испытывали эти гости, когда их принимали и обихоживали по ту сторону “железного занавеса”. Время от времени мы организовывали нестандартные визиты в ГДР и даже в Советский Союз тех людей, на которых мы нацеливались, поскольку необычная обстановка и неожиданные впечатления (конечно, тщательно подготовленные нами) задевали за живое и трогали душу привечаемого человека с Запада.

Слишком хорошо, в частности, я помню волну шпионской истерии, когда в 1971 году офицер КГБ Олег Лялин остался в Англии. Девяносто служащих советских представительств были незамедлительно высланы из страны, а некоторые из тех, кто находился в отпуске, лишены права вернуться. Советский Союз протестовал и отплатил ответными ударами, но внутри КГБ, разумеется, искали виновных и, конечно, нашли. Уже спустя довольно долгое время мой московский коллега между прочим рассказал мне, что Лялин предал свою службу, впутавшись в какую-то любовную историю, естественно, он не назвал мне имя героини этого эпизода.

Проблема, которую в этой связи не следует недооценивать, состоит в том, насколько трудно правильно при подозрении различить необходимую осторожность в отношении причастных к делу лиц и мнительность. Говоря иными словами, всегда существует опасность, что окажется слишком много посвященных в дело, из-за чего в конце концов остаешься с пустыми руками, поскольку искомый предатель предупрежден одним из многих, осведомленных о деле, а намеренно или по оплошности — это уже не имеет значения.

В качестве примера у меня в памяти остался случай, когда один сотрудник польского министерства внутренних дел предложил через шифровальщика посольства ФРГ начать работать на западногерманскую разведку. Предложения и условия, которые он назвал, давали основания предполагать столь высокую степень профессионализма и осведомленности в делах министерства, что не нужно было быть провидцем, чтобы опознать в нем сотрудника польской контрразведки, работавшего против ФРГ. Через западногерманскую разведку благодаря источникам, работавшим там на нас, я узнал об этом предложении, после чего позвонил заместителю польского министра внутренних дел Франчишеку Шляхчичу и предложил ему в ближайший уик-энд организовать совместный выезд на охоту.

Пристрастие к охоте сделало наши отношения очень искренними и неформальными. Как было условлено, я приехал к нему как бы частным образом, и на охотничьей вышке, где нас никто не мог подслушать, мы обсудили истинную причину встречи. Точно так же, как и я, Шляхчич полагал, что все нужные шаги мы должны обсудить только с руководителем польской контрразведки в Варшаве.

Я почувствовал себя весьма неловко, когда на следующий день в назначенное время оказался не в узком доверительном кругу, как мы условились, а буквально перед целым собранием. К сожалению, мне не оставалось ничего другого, как, справившись с подступившим раздражением, изложить существо дела и разъяснить, какие контрмеры я считал необходимым принять.

Интуиция не обманула меня: предатель не попался в ловушку, которую мы ему подстроили, так как либо его предупредил какой-то информатор, либо один из участников разговора ненамеренно помог ему почуять опасность. А мы так и не узнали, кто этот потенциальный “крот”.

Никогда я не тешил себя иллюзиями, что моя собственная служба не подвержена опасности предательства со стороны своего же сотрудника, хотя по собственным наблюдениям знал, что некоторые шефы секретных служб восточного блока обольщали себя мыслью, что у них чего-либо подобного быть не может. Настолько наивным я не был никогда; болезненные уроки наших прежних поражений научили меня не полагаться слепо на надежность наших людей, на какой бы высоконравственной основе она ни зижделась.