Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг
Декабрь 1976. Москва. Монолог Лили за рождественским столом в ее квартире на Кутузовском проспекте и в холле при прощании:
«Володя боялся всего: простуды, инфекции, даже — скажу вам по секрету — «сглаза». В этом он никому не хотел признаваться, стыдился. Но больше всего он боялся старости. Он не раз говорил мне: «Хочу умереть молодым, чтобы ты не видела меня состарившимся». Я его убеждала, что его морщины будут мне дороже чистого лба, что буду целовать каждую из них, что мы будем стариться вместе, и значит, это не страшно. Но он всегда стоял на своем. Я думаю, эта непереносимая, почти маниакальная боязнь старения сжигала его и сыграла роковую роль перед самым концом. Мне кажется, в ту последнюю ночь перед выстрелом — достаточно мне было положить ладонь на его лоб, и она сыграла бы роль громоотвода. Он успокоился бы, и кризис бы миновал. Может быть, не очень надолго, до следующей вспышки, но миновал бы. Если бы я могла быть тогда рядом с ним! <…> Вот эти два кольца, его и мое, я стала носить на шнурке после его ухода и ни разу с тех пор не снимала. И мне кажется, что мы с ним не расставались, что он и сейчас рядом со мной».
В предсмертном письме содержалось и короткое стихотворение, ставшее потом хрестоматийным: «Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид». Лишь очень близкие — Лиля прежде всего — знали, что это чуть подправленный черновой набросок стихотворения, датированный летом 1929 года. Только там вместо «Я с жизнью в расчете» было написано «С тобой мы в расчете», из-за чего несколько женщин претендовали потом на то, чтобы считать себя его адресатом.
После того как было, наконец, опубликовано наделавшее много шума «Письмо Татьяне Яковлевой», Л. К. Чуковская отразила в дневнике свою на него реакцию: «Которая из них (Лиля, Яковлева, Полонская. — А. В.) была его настоящей Любовью? Я думаю, Маяковский любил всех троих — еще тридцать трех впридачу, и мне непонятно это стремление исследователей и не исследователей во что бы то ни стало установить какую-то единственную любовь их героя <…>»
Но дело же не в том, кто «единственная», дело в том, к кому обращены прощальные строки — как понять трагический уход поэта, в этом не разобравшись. «С тобой» — это с кем: с Лилей? с Татьяной? с Полонской? Нора вроде бы отпадает сразу: их «любовная лодка» тогда еще самым счастливым образом плыла по безоглядно синему Черному морю. Лиля? Но о какой такой быт разбилась эта «любовная лодка» летом двадцать девятого? Какой именно «инцидент», связанный с Лилей, оказался тогда «исперченным»? Не было такого инцидента, и не было любовной катастрофы в отношениях с ней. Значит — Татьяна? Но летом двадцать девятого и с ней все еще развивалось вполне нормально: письма летели в обе стороны регулярно, договоренность о встрече ранней осенью оставалась и была многократно подтверждена, в выражении взаимных чувств температура поднималась все выше и выше. Не явились ли эти трагические строки следствием неизвестного нам разговора («дружеского» совета? ссылки на то, что по «деловым соображениям» поездка в данный момент «опасна», «нецелесообразна»?), который поставил крест на надеждах Маяковского поехать снова в Париж и довести до конца свои планы?
Чуть-чуть перефразировав старую стихотворную заготовку и включив ее в свое предсмертное послание, озаглавленное «Всем», Маяковский невольно заставил близких ему женщин гадать, кого из них он имел в виду. Лиля была убеждена, что ее, и только ее, — она с категоричностью написала об этом Эльзе. И — с еще большей категоричностью, в том же письме: «Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я». Вот — совершенно точно! — «как это случилось»: «Последние два года Володя был чудовищно переутомлен. К тому же еще — грипп за гриппом. Он совершенно израсходовал себя и от всякого пустяка впадал в истерику». Она была абсолютно убеждена, что вот эта ее версия причины трагедии, что именно она достоверна, убедительна и непререкаема. И позже ни разу от нее не отклонялась.
Для Лили, естественно, прежде всего нужно было устранить Нору из числа претендентов на членство в семье, — Татьяна, жена французского виконта, была бесконечно далеко, ни на что не претендовала и претендовать не могла. Решался вопрос об исполнении воли Маяковского, выраженной в предсмертном письме, — строго говоря, обе женщины (невенчанная жена, состоявшая в нерасторгнутом браке с другим мужчиной, и совсем посторонняя, притом тоже чужая жена) в юридическом смысле ни к составу семьи, ни к числу наследников относиться никак не могли, предсмертная записка Маяковского — опять-таки в юридическом смысле — никаким завещанием не являлась. Но для всех уже было ясно, что вся жизнь Маяковского и его отношения с близкими не вписывались ни в какой закон, что формальные требования закона в данном исключительном случае серьезного значения не имеют и что все будет решено на самом верху только волевым образом — так, как пожелает тот, кто сам создает законы и для которого они не догма, не фетиш, не истина в последней
