Йонатан Нетаньягу - Письма Йони: портрет героя

Ть* не представляешь, до какой степени это дело меня беспокоит. Каждый офицер – на вес золота, и я удивляюсь, как случилось, что этот от меня ускользнул. Есть, разумеется, причины, и их даже много, объясняющие его вопиющее незнание местности, и тем не менее… я неспокоен.

Конечно, зло можно исправить, и сделать это не так сложно, но я снова убеждаюсь, что должен этим заниматься лично, оказывая непрерывное давление, а не ограничиваться руководством сверху и подробными инструкциями. Кроме личного вмешательства, иного пути выяснить дело до конца нет. Так как этот факт для меня не слишком нов, я озабочен вдесятеро тем, что не обратил на того офицера внимания раньше.

Пишу при свече. Романтично, но не практично.

Сегодня вечером дал урок топографии всем командирам танков, и каждые четверть часе гас свет, пока не погас совсем. После этого тьма воцарилась во всем лагере, и сейчас против меня целая батарея ханукальных свечей разной величины отражается в лежащем на столе стекле.

Я по тебе скучаю, но не в состоянии в этот момент отделить мои мысли о тебе от армейских проблем. Как всегда, когда я чем-нибудь озабочен, я не могу, пока не

решу беспокоящей меня проблемы, от нее на долгое время отрешиться. Так и буду снова* и снова к ней возвращаться, пока ее не решу. Например, сейчас: я хочу, чтобы настало завтра, чтобы был дневной свет и чтобы продолжать давление на систему, двигая дело в нужном направлении.

Пишу тебе все это, потому что хочу подключить тебя хотя бы к части того, чем я занят. Я рассказываю тебе о том, что меня угнетает, а не о том, что в полном порядке. Порядок – это состояние обычное.

Но даже внутри общего "порядка" я всегда нахожу что-нибудь, что требует исправления, чтобы не было соблазна почить на лаврах.

[К Брурии] 25. 3. 75

..Завтра Пасха. Я всегда считал Пасху самым чудесным нашим праздником. Это праздник освобождения давностью в тысячи лет. Оглядываясь назад, вглубь истории, я вижу долгие годы страданий, гнета, убийств, жизни в гетто, скитаний, унижений. В исторической перспективе эти годы кажутся совершенно беспросветными, но это неверно. Потому что понятие о свободе и надежда продолжали сиять в самом обычае праздновать этот древний праздник, и для меня это свидетельство вечного стремления к свободе и преемственности идеи свободы в Израиле.

Оглядываясь на наше прошлое, мы сталкиваемся также с эпохами тишины и покоя, когда мы были народом земледельцев и народом Книги. Но и тогда мы с тем же воодушевлением праздновали Пасху, потому что свобода нам дорога и мы помним прошлое.

А есть другие эпохи – эпохи перехода от рабства к свободе, гордого бунта. И больше всего мне напоминает праздник именно об этих эпохах. Произнося слова: "Пасха – праздник свободы", я тут же вспоминаю о Маккавеях и о восстании Бар-Кохбы, об исходе из Египта и покорении страны войсками Иешуа.

Естественно, что в древности, так же, как и теперь.

у нас бывали позорные периоды, за которые некого винить, кроме себя, но не об этом речь.

Праздник Пасхи также пробуждает во мне чувства в связи с самим его ритуалом, потому что пасхальный седер напоминает и мне, и каждому из нас его собственное забытое прошлое. В отчетливо вспоминаю пасхальный седер у нас в Тальпиоте, в Иерусалиме, когда мне было 6 лет. Среди гостей сидели почтенные старцы – раби Беньямин и профессор Клаузнер, и отец мой там был, и гости, которых я теперь не помню, и был большой стол и много света, и я ощущал абсолютную цельность окружающего меня мира и с жадностью поглощал впечатления. Я собирал их в себя из огромного и прекрасного мира, как будто бы для того, чтобы потом, когда стану взрослым, упорядочить эти впечатления, но теперь я понимаю, что не для будущего упорядочения я их собирал, а для того, чтобы сберечь в том самом виде, как они есть.

В прошлом году я праздновал седер вместе со своими бойцами в большой палатке у холма в южном Ливане, под обстрелом. И этот седер тоже был в своем роде чудесен.

Тоска о прошлом смешивается с моей тоской о тебе, и благодаря тебе я очутился в прошлом и нашел время и желание о нем вспоминать для того, чтобы разделить его – и себя – с тобой. О прошлом я говорю не только как о своем личном прошлом, но и в том смысле, в каком я – неотъемлемое звено в цепи (Существования народа и в его борьбе за независимость.

Моя Брурия! (1975, март]

Прекрасный седер справил наш батальон. Я говорил об уникальности праздника свободы и о его значении, а после седера религиозные с громким топотом плясали, а остальные, не спавшие до этого по 40 часов, легли спать. Да, забыл упомянуть, что палатка была великолепно украшена полевыми цветами, собранными по моему совету девушками. А потом командиры рот устроили в штабе нечто вроде праздника, и было симпатично, а 3.

слегка и очень мило опьянел. После седера явились девушки-офицеры из женских вооруженных сил, "чтобы сказать шалом" девушкам нашего батальона, и пришлось повозиться, чтобы сбыть их с рук – один командир роты взял их под свою опеку и под конец отвез домой. Забавно все это, но не хватает сил и не до того – видно, старею.

Я вдруг почувствовал себя очень одиноко. Весь день быть одному, а вечером сидеть в углу комнаты и мысленно уединяться с тобой – это немножко одиноко. Весь день я один потому, что даже работая вместе с другими людьми, я всегда один. И только, когда я с тобой – я с тобой.

[Беньямину] 15.4.75

Привет!

День независимости! Я нахожусь на почте в Хадере и пользуюсь тем, что у меня, наконец, есть время купить открытку и сообщить, что жив, что с большой радостью читаю каждое слово писем, что вы шлете своей бедной семье в Иерусалим.

Итак, получил сегодня звание подполковника, несмотря на то, что по любому расчету время для этого еще не наступило. Командующий северным округом и командир корпуса рекомендовали спец. продвижение, и после небольшой проволочки в управлении кадрами ("нет нынче подобных прецедентов" и т. п.) дело решено.

Кроме того, я совершенно определенно получаю часть и начинаю в самое ближайшее время совмещать две должности. Командование корпуса дало свое согласие и, как видно, дело уже утверждено начальником Генераль- ного штаба. Этими днями должен получить официальный ответ, и неожиданностей, по-видимому, не будет.

Что еще?

Рекомендовали меня для получения награды за действия во время войны, и хотя я убедительно просил начальника отборочной комиссии оставить меня в покое с глупостями, но, как видно, это не поможет, и когда кончат с бумажной волокитой (вероятно, после следующей войны), получу и значок.

24. 4. 75

Брурия моя!

Я тебя очень люблю,

Говорю это с криком, серьезно и с тоской,