Илья Вергасов - Останется с тобою навсегда

- Нерадивому упрямству конец! - кричал Казаков. - Попрошу вас сейчас же связаться с высшим командованием и доложить, что у меня не полки, а роты, не батальоны, а полувзводы! Пусть сровняют высоту с землей с воздуха, к чертовой матери!.. Нет у Казакова полков, и шабаш!

Полки были, правда изрядно поредевшие. Оставался и резервный батальон.

К часу ночи по-пластунски ползу по однопутке с разбитыми шпалами, искореженными рельсами. На насыпи хоть голыши считай - до того видно все вокруг. Одна ракета потухнет, рассыпаясь в черноте осенней, и тут же вспыхивает вторая, за ней третья...

Стараюсь слиться с насыпью. За мной, тяжело дыша, низко пригнув головы, стелется отделение автоматчиков.

Странная насыпь: ее края срезаны сразу же за шпалами. Тут и "виллису" не пройти. Неужели то, что толкает меня вперед, задумано зря? И все же я ползу, ползу, замирая на то мгновенье, когда свет от ракеты падает прямо на дамбу. Впереди какие-то шорохи, потом будто рашпилем по дереву. Услышал тихий голос:

- На полтрака, товарищ капитан!..

- Пройдешь, а? - негромко пробасил кто-то.

- Пройти можно, но первый снаряд в лоб - и капут.

Кто же там, впереди? Разведчики из самоходного полка?

Даю заранее обусловленный сигнал - притрагиваюсь рукой к плечу отделенного, - и мы начинаем отползать на исходную точку, но нас услышали.

- Пароль? Стрелять буду!

- Усач, - отвечаю и требую: - Отзыв?

- Рыжий.

Мы вместе скатились с дамбы.

- Кто такие? Я представитель Военного совета армии полковник Тимаков.

- Я командир авангарда самоходного артполка капитан Алмазов.

- Сколько у вас машин?

- Ровно дюжина и никакого прикрытия.

- Ну?

- Пройти можно - водители первоклассные, обстрелянные. Как они встретят нас - вот в чем фокус. Аккуратненько саданут - и пощелкают все мое хозяйство.

- Тут и дурак не промажет, - соглашаюсь.

Солдаты приткнулись к откосу. Мы с капитаном устроились пониже, у основания дамбы, сидим спина к спине и молчим. Думаем об одном и том же. Не оборачиваясь, спрашиваю:

- Готовы на риск?

- А зачем я лазил бы, обдирая штаны? Соображаю так: тут наша дорога на Батину. Лучше пулю в лоб, чем на такое смотреть: стрелковый батальон за полчаса на трясинах до ста солдат потерял. Не смогу до утра дожить, ежели не ворвусь на станцию!..

- Спокойнее, капитан.

- Да уж куда спокойнее. Передавлю гадов, как щенят, мать их в душу...

Закипел человек - на все пойдет.

Не сразу понял и самого себя. Только сейчас, после слов артиллерийского офицера, как молния вспыхнули прощальные слова Гартнова: "И самоходки, что ты пропихнул через Дунай, может, на свое счастье..."

А что немцы, немцы? Думай, думай. Ты изнутри их видел, и разных: от обозного до генерала, мчащегося по южнобережному шоссе в машине с не пробиваемыми пулями стеклами. Пустил бы самый отчаянный немецкий офицер свои самоходки в ночь-полуночь вот по этой дамбе? Да ни за что на свете! Значит... значит, на дамбе пехотный заслон, а в худшем случае подход на станцию закроют пехотой с двумя-тремя полковыми пушками. А маневр? Не дать ему времени - и все!

- Капитан, рискнем?

- Ворвусь на Батину, а что дальше? Без пехоты мы нуль без палочки...

- Будет пехота!

* * *

Генерал материл меня без зазрения совести, кричал:

- Мальчишка! Я лишь в девятьсот двадцать седьмом году, пятнадцать лет верой и правдой служа народу, удостоился полковничьего звания! А тут на тебе - пекут вас как блины! Не получишь мою пехоту, нет и нет!

- Именем Военного совета, требую стрелковый батальон, - настаивал я, зная, что и сам генерал отлично понимал: другого выхода нет, потому и не может сдержать себя, на мне отыгрывается.

- А шиша не хочешь? - Казаков с силой швырнул на стол финку, которую держал в руке.

Капитан Алмазов, словно статуя - гвардейского роста, плечистый, - сжав губы, смотрел на нас. Я спросил у него:

- Вы на какой машине пойдете?

- На четвертой.

- И я с вами.

- Красуешься, сукин сын! Вон из землянки!

Мы ждали. Я знал: генерал связывается с командующим и требует отмены решения. Только напрасно.

Прошло десять минут.

- Ждите меня здесь. - Я пошел в генеральскую землянку.

Казаков, опустив голову, не глядя, сказал:

- Бери хоть всю дивизию...

- Нужны две полные роты, взвод автоматчиков, одна иптаповская батарея.

- Какого черта торчите перед глазами? Идите, идите!..

* * *

Марш начался в два часа тридцать минут. Никогда не пойму, как можно было пройти по узкой дамбе этим мощным орудиям на собственном ходу и на большой скорости. Я находился в состоянии человека, летящего в пропасть и не знающего, что: его там ждет: спасительная вода или хаос вулканических пооод...

Потерял счет времени. Казалось, шли мы целую вечность, только потом узнал, что одолели дамбу за какие-нибудь девятнадцать - двадцать минут. Алмазов орал, ругался. Самоходка то качалась из стороны в сторону, то прыгала по-козлиному.

- Ур-ра! Вперед, ур-ра!!!

Я увидел угол кирпичного здания, потом промелькнула маятником качающаяся доска с надписью: "Batiсa". Самоходка подняла передок. Куда-то проваливаясь, я ударился обо что-то, и весь грохот боя как ножом срезали...

...Качается низко над головой полуовальная крыша с горящей лампочкой посередине. Я лежу на носилках, рядом усталый, небритый мужчина в белом халате и шинели, накинутой на плечи. Подремывает.

- Где я?

Фельдшер шевелит губами, глядя на меня.

- Громче!

Он широко раскрывает рот, наклоняется ко мне, но я ничего не слышу ни его голоса, ни шума мотора, хотя понимаю, что меня куда-то везут и санитарную машину подбрасывает на ухабах.

- Напишите!

Фельдшер закивал головой, из планшета вытащил блокнот, быстро что-то написал карандашом, подал мне. "Вы легко ранены и контужены".

- Станцию взяли? Где наши, на высоте?

Отрицательно покачал головой, но руками изобразил обхват, а потом все перечеркнул пальцем.

- Хана фрицам! - понял я по движению его губ. Он приложил палец к ним, как делают матери, укладывая спать малышей, требуя молчания и тишины.

40

Занесенный снегом фольварк из красного кирпича, с башней, возвышающейся над сосновым бором, удобно стоял на краю плато, глядя окнами на простор Печского угольного бассейна с терриконами, меж которыми застоялась дымная пелена, не пробиваемая слабеньким зимним солнцем. Ветер с той стороны приносил сырой угарный дух. От налета угольной пыли тускнело оконное стекло в моей роскошной, с рогатым светильником и охотничьими трофеями на стенах палате. Словно наступали сумерки. К счастью, чаще набрасывались северо-восточные ветры, приносившие яркость дню, прохладу звездным ночам.

Я жил в тишине и ее боялся. Со страшной медлительностью тащилось время. Засунув руки в карманы шинели, до бровей напялив ушанку, сидел, уединившись, под башенными часами - там было нечто похожее на нишу. Глядел на дали, зачастую ни о чем не думая, никого не вспоминая. Из сомнамбулического состояния выходил лишь тогда, когда распахивались ворота армейского госпиталя и на площадке у парадного входа останавливались санитарные машины.