Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

Растолстев, Мелания не стала красивее, характер же у нее стал еще хуже. Александр не в состоянии отнестись к ней хуже, чем к фальшивомонетчику: он и ее пожалел. Да, он любит ее по-прежнему, только ее одну, другая — это только маленькая интрижка без последствий, теперь ей надо успокоиться, перестать нервничать и позаботиться о расцветающей в ней герани, их маленьком Антони. Вот, кстати, и отличный предлог, чтобы уехать как можно раньше. Он пишет Эжену Жаме: «Вытащите меня отсюда, друг мой, вытащите как можно быстрее! И вот каким образом…

Найдите Фирмена, дорогой мой Эжен, и передайте, чтобы тотчас же мне написал Массон, секретарь Комеди-Франсез, будто мое присутствие в Париже необходимо из-за «Антони». Никому, кроме него, об этом не рассказывайте. Думаю, вы догадываетесь, почему мне необходимо иметь серьезную причину, чтобы выехать»[91].

Пока что он ходит на охоту, возвращаясь оттуда «с ногами, расцарапанными утесником, с руками, кровавыми от колючек ежевики, но не убив даже и ласточки». Он посещает замок Клиссон, хозяин которого Лемо слывет редким для этой местности либералом. Он создает зародыш Национальной гвардии — десять человек, с которыми «один жандарм проводит тайные учения». В сопровождении своего вандейца, который продолжает ему покровительствовать, Александр продолжает свои занятия историческим и политическим туризмом. Замок Жиль де Ре, «известный здесь как замок Синей бороды», поле боя в Торфу, где Клебер был разбит игуанами, а также неформальные встречи и беседы, которые позволят ему за несколько недель иметь полную картину жизни Вандеи.

В самый разгар шуанства доклад Генерала Комитету общественного спасения поражал остротой анализа и уместностью предлагаемых им и исключительно гуманных средств, с помощью которых можно было выйти из гражданской войны. Доклад, который Александр приготовил для Лафайета, — такого же свойства и масштаба и обнаруживает поразительное чутье его автора на опасность исторической ситуации и, следовательно, способность ее предвосхищать. Описав изоляцию Вандеи, состояние экономического и социального застоя, он объясняет, каким образом топография местности, многочисленные загоны и изгороди способствуют развитию партизанской войны, с которой почти невозможно бороться. В настоящий момент страна эта охвачена возбуждением. Объединяют свои силы дворяне, чья власть над арендаторами беспредельна и, следовательно, может в любой момент использовать их в качестве пушечного мяса. Крамольные проповеди читают священники, для которых Луи-Филипп «не может избежать уничтожения». Что касается процентного отношения либералов к буржуазии, то «на пятнадцать буржуа найдется едва ли один либерал».

«Средства, с помощью которых можно предупредить восстание, представляются нам следующими:

1. Прокладывание дорог.

Как правило народ видит в дороге, проложенной по непроезжей стороне, облегчение для затухающей торговли. Правительство же, в том случае, если оно либеральное, со своей стороны, увидит в ней цель политическую: за коммерцией последует цивилизация, а за цивилизацией — свобода. Связи с другими департаментами заставят забыть страх перед своей примитивной грубостью; правдивые новости смогут распространяться быстрее, а новости ложные будут тотчас же опровергнуты, так как во всех центрах кантона откроются почтовые отделения; жандармы станут осуществлять здесь активную и регулярную службу; наконец, в случае необходимости дорогами смогут воспользоваться войска самым решительным образом. <…>

2. Перевезти в деревни за Луарой десять-двенадцать священников, например, из Тифожа, Монтабана, Торфу и Сен-Креспена, добавляя к их жалованью по сотне франков, чтобы они перестали кричать о мученичестве.

На их место в освободившиеся приходы послать священников, верных правительству.

Им нечего бояться, так как сан делает их неприкосновенными для любого крестьянина, который может ненавидеть человека, но уважает сутану.

3. Большинство дворян, сплачивающих сегодня свои силы ради возобновления гражданской войны, пользуются довольно значительной пенсией, которую правительство продолжает им выплачивать: нет ничего легче, как застать их на месте преступления; отныне правительство по справедливости может перестать платить им пенсии с тем, чтобы перераспределить их между бывшими вандейскими солдатами и республиканцами, обоюдная ненависть которых станет ослабевать от триместра к триместру».

Доклад этот, переданный Александром Лафайету тотчас по возвращении, станет также предметом долгого обсуждения с генералом Ламарком, лидером новой оппозиции королю-груше.

Побочная герань, Антони, оказался нежизнеспособным: у Мелании случился выкидыш. Долгожданное письмо из Парижа, наконец, явилось: присутствие Александра необходимо, он должен приехать срочно. 22 сентября он покидает Ля Жарри. С одной из почтовых станций он шлет почтительную ложь той, которую не любит больше, но к которой сохранит признательность; обещает, клянется, что никогда больше не увидит Белль, разве что для того, чтобы дружески известить ее об окончании их связи; ах, если бы не было «крайней нужды» ему так срочно уезжать, как счастлив был бы он подольше остаться со своей обожаемой Меланией! Заключает он свое послание так: «Тысяча поцелуев Котенку и сисичкам»[92]. Оборотной стороной банальной непристойности служат в этой интимной формуле вежливости уверения в адрес оскорбленной, подавленной своим несчастьем женщины, что она все еще желанна.

В Париже, «когда я приехал, дождь лил как из ведра; г-н Гизо стал министром, и поэтому фасад Института отчищали». Сколько бы ни старался Луи-Филипп уничтожить следы революции, сделавшей его королем, он не мог помешать Истории продолжаться и пережить его самого в записях. «Книга предпочтительней надгробного камня с надписью», — как говаривал еще египетский писарь три с половиной тысячи лет тому назад[93]. Александру не были известны эти стихи его древнего собрата, но он был тем не менее глубоко с ним согласен и станет действовать в соответствии с этой истиной, как только урегулирует некоторые наиболее срочные дела, увидит Белль, проследит, чтобы не случилось выкидыша с бумажным бастардом Антони, снова передаст на расстояние надежду Мелании, чтобы она скорее поправила свое здоровье — физическое и моральное. В его письмах любовные возражения соседствуют с изъявлениями нежности, и в тот момент, когда Александр пишет, он верит своим словам не меньше, чем политическим новостям или последним сплетням литературного мирка: