Режин Перну - Элоиза и Абеляр

Еще один фактор усугубил ситуацию: среди людей, окружавших Абеляра и называвших себя его друзьями и учениками, встречались личности в высшей степени подозрительные, к примеру, Арнольд Брешианский; этот страстный приверженец реформ в религиозной сфере был из числа тех, кто путает два понятия: усердие и насилие, легко превращаясь в агитаторов и вождей. Известно, что население Брешии, поднявшееся на борьбу по призыву Арнольда, изгнало из епископского дворца епископа. По приказу папы римского Иннокентия II Арнольд был изгнан из Италии; он отправился в Париж и возобновил общение с Абеляром, своим бывшим учителем, оказавшим большое влияние на формирование его мировоззрения в юности.

Вопрос надлежало разрешить, и теперь он мог быть разрешен только в Риме. Именно тогда Бернар делает попытку привлечь внимание папы Иннокентия II к тому, кого сам Бернар называл теперь еретиком. Трактат Бернара (о котором речь шла выше) был посвящен папе римскому, но, похоже, он не привлек к себе внимания понтифика. Абеляр вообще-то льстил себя надеждой, что имеет в окружении папы верных друзей и влиятельных покровителей. Бернар Клервоский предпринял еще одну попытку очернить Абеляра и принялся рассылать многочисленные послания. Одно было адресовано всему составу Римской курии, остальные — кардиналам; один из них, Гвидо Кастелло (в 1143-м его изберут папой римским под именем Целестина II), был когда-то учеником Абеляра и считался его другом. Вот что написал ему Бернар Клервоский: «Я оскорбил бы вас и был бы к вам несправедлив, если бы счел вас способным любить кого-либо настолько, чтобы любить и его заблуждения; ибо любить кого-то таким образом означает совершенно не ведать, как надобно любить…» Завершает он свое послание следующим утверждением: «Было бы полезно и для Церкви Христовой, и даже для того человека, чтобы он был осужден на молчание». Другим получателем письма Бернара Клервоского был бывший монах Клерво Стефан Шалонский; тон послания к нему уже гораздо резче: «(Абеляр) бахвалится тем, что заразил он Римскую курию ядом своих новшеств, что он вложил в руки римлян свои книги и заронил в умы римлян свои мысли. И он берет в защитники своих заблуждений тех, коими должен быть судим и осужден». Как говорится, чернилами из той же чернильницы написаны послания, адресованные бывшим каноникам Сен-Викторского аббатства: «Магистр Пьер Абеляр, монах, не подчиненный уставу, прелат, не имеющий забот, не соблюдает правил и не сдерживается ими… Внутри Ирод, снаружи же Иоанн-Креститель… Он был осужден в Суассоне… но его новые заблуждения хуже прежних», — пишет Бернар Иву Сен-Викторскому и его другу Джерардо Каччанемичи, будущему папе Луцию II. Он сравнивает Абеляра с заклятым врагом Церкви Петром Леоне, антипапой Анаклетом: «После Петра-льва вот перед нами Петр-дракон».

Все эти письма были написаны, как говорится, одним духом примерно в одно время, в едином стиле, да и образы в них постоянно повторяются одни и те же. Вероятно, получили их адресаты в пасхальные дни 1140 года, и написаны они были с намерением закрыть слишком затянувшийся ученый спор в пользу Бернара Клервоского. Три других послания, сочиненных в том же духе, предусмотрительно не были отправлены вместе с остальными. В одном письме, предназначенном самому папе римскому, фигурируют образы льва и дракона и коварно сделан особый акцент на дружбе, связующей Пьера Абеляра с Арнольдом Брешианским: «Магистр Пьер Абеляр и этот Арнольд Брешианский объединились, и теперь они восстали и противостоят Господу и Христу». Второе письмо было адресовано канцлеру Гаймерику де Кастру, третье некоему аббату, чье имя осталось неизвестным. Эти три послания так и не были закончены, поскольку планы Бернара Клервоского оказались нарушены.

В тот год 2 июня, на восьмой день Пятидесятницы, в Сансе намечено было торжественное «явление» народу некоей реликвии, то есть реликвию эту должны были всем показать. Подобные церемонии обычно собирали массы простолюдинов, а также прелатов и владетельных сеньоров. Сам король Франции молодой Людовик VII повелел известить горожан о своем присутствии на церемонии; вокруг архиепископа Сансского должны были объединиться епископы-суффраганты,[27] а также аббаты соседних монастырей и пастыри из соседних диоцезов. Невозможно было себе представить более престижное собрание. И неожиданно Абеляру пришла в голову мысль превратить это собрание в публичную трибуну, а скорее, в арену самого захватывающего, самого серьезного поединка в сфере теологии. Он, Пьер Абеляр, изложит свои взгляды и на глазах у всех, нисколько не опасаясь Бернара, бросит тому вызов, чтобы аббат из Клерво попробовал их опровергнуть. Абеляр в спешке написал письмо архиепископу Сансскому Генриху с просьбой разрешить ему взять слово перед лицом собравшихся. И он уже грезил тем, как одержит блистательную победу над своими коварными врагами, прибегнувшими двадцать лет назад в Суассоне к гнусным козням; он уже предвкушал весь блеск ослепительного по красноречию и изысканного по остроумию спора, в ходе которого он, Пьер Абеляр, покажет и докажет чистоту и непогрешимость как своей доктрины, так и своих методов исследования и преподавания. Он действительно рассчитывал буквально уничтожить своего противника, стереть в порошок, и у него на это были основания: разве в предыдущих спорах он не ощущал своего явного и несомненного превосходства над собеседниками в области диалектики? Знаки доверия и почтения, даже восторга, что расточали ему ученики на протяжении последних четырех лет, когда он вновь занялся преподаванием, вернули ему всю его прежнюю отвагу, всю дерзость молодости. Перед лицом «всего мира» (по крайней мере, того «мира», что был значим для Абеляра, то есть мира клириков и школяров), перед лицом молодого короля, человека хорошо образованного, он заставит Бернара признать истинность своего учения и разоблачит происки аббата из Клерво, который тщетно пытается опозорить его в глазах членов Римской курии…

Архиепископ Сансский дал согласие предоставить Абеляру слово, не слишком вникая в эту несколько неожиданную просьбу парижского магистра, но известил обо всем Бернара Клервоского. Тот, казалось, сначала был несколько смущен, приведен в замешательство, ибо сей шаг Абеляра как бы упредил его собственные действия: он хотел известить обо всем папу римского и получить его суждение о данном «деле». «Мизансцена», созданная для проведения сего поединка в сфере теологии, не могла понравиться Бернару Клервоскому: он опасался публично «сойтись лицом к лицу» со столь прославленным «спорщиком», каким прослыл Абеляр. Свои сомнения Бернар довольно ясно изложил в письме Иннокентию II: