Николай Степанов - Гоголь

Сестры доставляли ему немало хлопот. Они путались в своих длинных платьях, от скуки вечно ссорились между собой. Он накупал им конфет или же рассовывал по знакомым: к Аксаковым, Нащокиным, Елагиным.

Особенно огорчали его материальные дела. Долг Аксакову тяготил, нужны были деньги для поездки за границу.

Гоголь пытался продать право переиздания своих произведений. Еще будучи в Петербурге, он вел об этом переговоры со Смирдиным. Но Смирдин давал ничтожную сумму, предлагая кабальные для писателя условия.

— Книгопродавцы всегда пользовались моим критическим положением и стесненными обстоятельствами, — жаловался Гоголь Погодину. — Нужно же, как нарочно, чтобы мне именно случилась надобность в то время, когда меня более всего можно притеснить и сделать из меня безгласную, страдающую жертву!

Погодин советовал поговорить с московскими книгопродавцами, добиться более выгодных условий. Но дела с издателями не двигались, и надежд на получение денег становилось все меньше. А тут со всех сторон посыпались беды.

— Все идет плохо, — огорчался Гоголь, — бедный клочок земли наш, пристанище моей матери, продают с молотка. Предположение мое пристроить сестер так, как я думал, тоже рухнуло… Я сам нахожусь в ужасно бесчувственном, окаменевшем состоянии.

На уверения Погодина, что его обстоятельства исправятся, как только он закончит свой труд, Гоголь отвечал, что для его окончания нужны деньги, на которые он мог бы уехать в Италию и прожить там еще год.

Он обратился с письмом к Жуковскому, в котором сообщал, что решил не продавать своих сочинений книготорговцам, а «уехать скорее как можно в Рим, где убитая душа моя воскреснет вновь, как воскресла прошлую зиму и весну, приняться горячо за работу и, если можно, кончить роман в один год. Но как достать на это средств и денег? Я придумал вот что: сделайте складку, сложитесь все те, кто питают ко мне истинное участие, составьте сумму в 4 000 рублей и дайте мне взаймы на год. Через год я даю вам слово, если только не обманут мои силы и я не умру, выплатить вам ее с процентами».

С тревогой он ожидал ответа Жуковского. Даже трогательные заботы друзей — Аксаковых, Погодина, Щепкина — не могли смягчить напряженного ожидания, внутреннего беспокойства, завладевшего Гоголем. Наконец в начале января он получил известие от Жуковского, что тот достал для него деньги, которые занял у наследника. Это ободрило писателя, увидевшего в письме Жуковского «весть освобождения».

Теперь оставалось лишь завершить семейные дела, вызвать Марию Ивановну в Москву и устроить сестер. Гоголь решил младшую из них оставить в Москве, в доме у кого-нибудь из своих друзей. При содействии Авдотьи Петровны Елагиной он договорился об этом с Прасковьей Ивановной Раевской, охотно взявшейся приютить у себя Лизу.

Перед святой неделей приехала мать Гоголя с подростком, дочерью Оленькой. Мария Ивановна мало изменилась — она сохранила свою моложавость и скорее была похожа на старшую сестру Гоголя, при этом очень на него похожую. Живая, добродушная, вечно полная какими-то хозяйственными заботами, она глядела обожающими глазами на сына и все время беспокоилась о чем-то. По вечерам, когда Гоголь уходил в гости, она сидела за самоваром со старухой матерью Погодина, простой крестьянкой, которая упорно называла Гоголя «тальянцем». Они долго толковали о своих сыновьях, превознося их необыкновенную ученость и другие прекрасные качества.

Наконец все дела окончены: Лизе и Анете куплено по черному шелковому платью, Марии Ивановне — красивая шаль, Оленьке — книги и игрушки. Для Марии Ивановны с Анетой и Оленькой заказали места в дилижансе. Проводы были грустными. Лиза горько плакала. Мария Ивановна все время утирала глаза краешком платка, Анета висела на брате и в то же время с удовольствием посматривала на новенькую браслетку. Все вышли во двор. Лошади были запряжены, кучер хлестнул кнутом, и дилижанс тронулся.

Приближался и отъезд самого Гоголя. Он прочел у Аксаковых и Киреевских несколько первых глав своей поэмы. Главу о Плюшкине он читал в маленьком кабинете Аксакова в присутствии молодого ученого и литератора Василия Алексеевича Панова. Панов пришел в такой восторг от чтения, что обещал бросить все свои дела и отправиться сопровождать Гоголя в Италию. Таким образом решался вопрос о попутчике, которого Гоголь искал, чтобы сэкономить расходы по поездке. Он даже написал объявление, которое было помещено в «Московских ведомостях»: «Некто, не имеющий собственного экипажа, ищет попутчика до Вены, имеющего собственный экипаж, на половинных издержках. На Девичьем поле в доме проф. Погодина; спросить Николая Васильевича Гоголя».

В первоначальном тексте это объявление имело шуточный оттенок. Гоголь там добавил о себе, что он «человек смирный и незаносчивый — не будет делать во всю дорогу никаких запросов своему попутчику и будет спать вплоть от Москвы до Вены».

Теперь все устраивалось наилучшим образом.

Гоголь воспрянул духом и назначил отъезд сразу же после празднования дня своих именин, 9 мая. Этот день он ежегодно торжественно отмечал обедом, на который созывал всех друзей и знакомых.

Несмотря на прохладную погоду, обед решено было дать на открытом воздухе в обширном саду Погодиных. Уже за несколько дней до пиршества начались совещания со старым поваром Семеном. Но старик нес такую галиматью, что Гоголь выходил из себя и кончил тем, что отправился в купеческий клуб к Порфирию, который готовил хотя и проще, но пожирнее и отлично знал украинские блюда.

Наступил долгожданный Николин день.

С утра в саду были установлены длинные столы для гостей. На кухне священнодействовал Порфирий под присмотром самого именинника, который приподнимал крышки с кастрюль и внюхивался в ароматы, струившиеся из них, смотрел на то, как жарились перепела и каплуны, давал множество авторитетнейших советов.

Гости съехались еще задолго до обеда. Тут были и Аксаковы, и Щепкин с сыном, Александр Иванович Тургенев, близкие друзья Пушкина — князь Петр Вяземский и Павел Воинович Нащокин, Иван Киреевский, профессор Шевырев, Загоскин, профессора Армфельд и Редкин. Пришел отставной генерал Михаил Федорович Орлов, связанный в прошлом с декабристами, а теперь живший в Москве под надзором полиции. Среди гостей находился и московский старожил, племянник поэта И. Дмитриева — Михаил Александрович, тоже поэт, но бездарный. Появился и разряженный, как модный манекен, Николай Филиппович Павлов с неизменной тросточкой и золотой табакеркой. Сергей Тимофеевич Аксаков приехал в карете, закутанный по-зимнему, — у него сделался сильный флюс, и он не смог обедать в саду. Зато Константин Сергеевич с энтузиазмом молодости сидел за столом в одном сюртуке.