Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Проснулся я когда ярко светило солнце и стояла полная тишина: ни голосов, ни машин, ни характерных стуков металла, какие всегда бывают на орудийных позициях. Сладко потянувшись, я собрался вылезать из своего укрытия, когда вдруг услыхал голоса. Немецкую речь. Они приближались ко мне и первая мысль, буквально пронзившая мозг, была — наши ночью отошли и немцы прочесывают местность. Увидят мою дыру и бросят туда гранату, тогда — конец, а мне этого не хотелось и я стал соображать, куда можно убежать: только на позиции тяжелой артиллерии сзади нас, за дорогой, они-то точно не могли успеть удрать. Достал две гранаты Ф-1, разогнул усики предохранительной чеки, оттянул затвор автомата и, когда голоса приблизились вплотную, встал во весь рост.

Мимо моего окопа проходила слегка наезженная машинами в телегами дорога, тянувшаяся от видневшегося вдалеке леса, и по ней пехотинцы вели колонну пленных немецких солдат, человек пятьдесят, которые плелись и мирно беседовали. Я спрятал руки с гранатами в окоп, снова согнул усики, положил гранаты в карман и, взяв автомат, полез из своей ямы.

— Гутен морген, герр русише зольдат, — с улыбкой приветствовал меня один из пленных, который, наверное, понял, что со мною произошло. Остальные только повернули головы в мою сторону.

У орудий стояли часовые, наблюдая за этой колонной, а расчеты мирно спали на ящиках со снарядами и между орудийных станин.

Во второй половине дня 6-го мая мы, проехав большую деревню, остановились у хутора из трех домов и получили приказ развернуться на огневые позиции всем дивизионом на танкоопасном направлении по опушке большого лесного массива. Остальные два дивизиона такую же позицию заняли перед деревней. Когда вокруг нас заняли позиции несколько батарей мелкокалиберной зенитной артиллерии, мы поняли, что охраняем какой-то большой штаб. Все подразделения управления разместились в домах хутора, а огневые взводы в лесу опять закапывались в землю, оборудуя позиции. Литвиненко повел наших организовать и оборудовать НП и боевое охранение, а меня с Петей Черновым послали помогать огневикам, где мы и работали почти до утра.

В доме, кроме хозяйки с девочкой-подростком и ее матери, находился эвакуированный из восточных областей общительный старик, немного говоривший по-русски. Однажды, слушая наши разговоры, где многократно произносилось слово фрицы, он с лукавинкой заметил, что только вчера здесь были немецкие солдаты, которые также часто употребляли слово иваны. Мы расхохотались, ибо из уст немца слышали это впервые.

7-го вечером из дома ушли все: офицеры — на огневые позиции, а наши управленцы — в боевое охранение, оставив нас с Петей. Мы закрылись в разных комнатах и улеглись, я подпер дверь штыком карабина, уперев приклад в ножку кровати, автомат положил рядом, а парабеллум — под подушку.

Ночью раздался сильный стук в дверь, и я еще не успел сообразить, что происходит, как дверь, пронизанная штыком карабина, распахнулась. Ворвался человек и сбросил меня с кровати на пол. Я рванулся за пистолетом, но он повернул меня на спину, уселся верхом и закричал из всех сил:

— Юра, проснись, война окончилась! Только что по радио сообщили, что немцы согласились подписать капитуляцию и отдали приказ прекратить боевые действия!

На мне верхом сидел, подпрыгивая от радости, старший сержант Гриша Бодовский и вытирал слезы, продолжая выкрикивать:

— Победа! Победа! Победа!

Выскочив во двор, а было еще темно, на часах — 4 часа 10 минут 8 мая, мы увидели, что со всех сторон в небо поднимаются нескончаемые пулеметные трассы и вокруг гремит ружейно-пулеметная канонада, в воздух летят трассы автоматических зениток, стоящих вокруг нас, а на огневых позициях нашего дивизиона методично выпускает снаряд за снарядом первое орудие нашей батареи.

Мы с Гришей тоже стреляли из всего, что у нас было: двух автоматов, карабина и ракетницы, и вдруг увидели, что от дома к нам осторожно подходит старик, придерживая рукой спадающие белые кальсоны:

— Фрицы идут? — спросил несмело.

— Война кончилась! Гитлер капут! Криг энде!

Он быстро вернулся в дом и снова вышел оттуда с двумя женщинами и девочкой-подростком. Они стояли обнявшись и плакали во дворе, за забором, как бы по другую сторону этого радостного для нас события — Победы.

Примерно в полдень, когда праздничное веселье было в разгаре, из штаба сообщили, что на позицию нашей батареи едет командир полка, которого незадолго до Победы легко раненного выхватили из болота, из-под минометного огня, протащив по пояс в воде полкилометра, наши разведчики. Батарею тотчас построили в две шеренги на опушке леса вдоль дороги и подъехавший оппель-капитан остановился прямо у кювета, в который, поскользнувшись на траве, и сполз на четвереньках немолодой полковник. Про него говорили, что еще до войны он был полковником, но побывав в двух окружениях, им и остался.

Оторвав правую руку от земли, он приставил ладонь в воинском приветствии к козырьку фуражки, начал что-то говорить и вдруг громко зарыдал. Строй батареи нагнулся к нему, рассыпался, полковника подхватили на руки и с криками «Ура! Победа!» начали подбрасывать, качать. Он смеялся, морщась от боли и просил отпустить, крича, что раны на спине еще не зажили.

Потом все стали по местам, он обошел строй батареи, пожал руки, каждого расцеловал, поблагодарил за службу, выпил вместе со всеми сто грамм и пошел к машине. Когда ринувшаяся за ним батарея проводила его и снова вернулась, двигаясь к лесу, прямо на дороге в 50-ти метрах от себя увидели трех немецких солдат в шинелях и касках, а на асфальте — пулемет и две винтовки. Их привели в расположение батареи, налили в кружки водку, дали по большому куску колбасы с хлебом, все вместе выпили и велели им без конвоя идти в деревню.

На следующий день по инициативе старшины Фильченко соорудили баню: натаскали трофейных бочек, вырубили днище, нагрели воду, поставили три палатки, помылись, переодевшись во все чистое и, отдыхая, увидели совершенно неожиданно, что уже весна в полном разгаре. В садах немецких усадеб цвели яблони, а земля сплошь покрыта яркой зеленой травой с красочными островками полевых цветов — белых, синих, голубых. Мы расстелили плащ-палатки на выпасном лугу рядом с хутором и молча лежали, загорая, думая каждый свою собственную думу о том, как бы быстрее добраться домой из этого европейского далека, куда занесла нас война.

Офицеры были рядом с нами и никаких команд не давали, только выставили часовых на батареях, сидели и тихо беседовали, думая, очевидно, о том же, что и мы. Среди них примерно треть были кадровыми, а остальные — специалисты из запаса, в основном инженеры из Ленинграда. Очень часто, разглядывая немецкую технику: военную, домашнюю, сельскохозяйственную, дорожную, строительную и другую, в их разговорах можно было услышать, что это все мы сотворим дома, когда вернемся. Очевидно, их инженерное начало брало верх над военным и хотелось помочь своей, лежащей в руинах, Родине.