Пётр Машеров - Владимир Якутов
Петр Миронович ценил высокоодаренных и талантливых людей, отдавая много времени и сил их становлению, росту.
Среди творческой интеллигенции, особенно писательской братии, Петр Миронович пользовался какой-то особой уважительностью и даже любовью. Это, наверное, потому, что он был всем доступен, демократичен и, главное, справедлив в оценках тяжелого труда писателей. Многие находили у него поддержку и защиту, добрые советы и честные откровенные критические замечания.
Андрей Макаенок, например, смог поставить некоторые свои смелые для того времени пьесы лишь исключительно благодаря помощи Машерова. Когда я принес в «Неман» который редактировал Макаенок, свои рассказы о Ленине, он почитал и, пожав плечами, вздохнул:
— Ты же знаешь, что такие вещи без рецензий официальных органов публиковать нельзя.
— Знаю, но сейчас в Белоруссии их никто положительно не напишет,— спокойно ответил я.
— Почему?
— Только потому, что в рассказах Владимир Ильич ведет диалог, бросает реплики, спорит, убеждает. Словом, показано, как это и было на самом деле, только в литературной форме, как и присуще такому жанру. В общем, написана правда, которая сейчас не в моде.
Андрей, перелистав рукопись, неожиданно заключил:
— Будем печатать. Такие вещи нужны народу, вдоволь напичканному брехней и чепухой.— Он, вздохнув, продолжал:— В моих пьесах нет опоры на документы, как у тебя. Я отражаю естественную, быстротекущую жизнь. А ее можно видеть и так, и сяк, и через светлые очки, и наяву. Так вот, Володя, лишь один человек признает правду без прикрас — Петр Миронович Машеров. Он дал добро моим вещам, рискуя, так почему не рискнуть и мне.
После этого Андрей Макаенок громко рассмеялся и, отпустив пару-другую сочных слов в адрес цензуры и бюрократии, крепко обнял меня:
— Будем писать правду, а будущее рассудит нас.
После я еще неоднократно встречался с Макаенком, был на премьерах его пьес в театрах, читал его работы и хорошо знаю, какую животворную и созидательную роль сыграл в его судьбе П. М. Машеров. У меня лично сложилась тяжелая ситуация, когда я в 1967 году выступил в печати со статьей «Достойный сын белорусского народа», посвященной 80-летию со дня рождения Д. Ф. Жилуновича (Тишки Гартного). В этой и других статьях, а также в докладе, с которым я выступал в Союзе писателей БССР, аргументированно и честно делался вывод, что Дмитрий Федорович Жилунович должен быть восстановлен в партии и полностью реабилитирован в политическом плане.
Приведу несколько фрагментов из одной публикации, помещенной в газете «Советская Белоруссия»:
«Однажды Дмитрию Жилуновичу было поручено провести собрание молодежи. Когда оно подходило к концу, нагрянули жандармы. Жилунович попытался со своими товарищами устроить круговую оборону, но безуспешно. Жандармы свалили его с ног, начали бить. Полуживого Дмитрия подобрал сосед, привез к отцу. Дома его еле отходили. Но никакие репрессии не смогли сломить волю этого человека. Дмитрий Жилунович все активнее включается в работу Копыльской социал-демократической группы.
В трудные годы реакции Дмитрий Жилунович собирал деньги для поддержки пролетарской газеты, за что не раз подвергался репрессиям.
В 1912 году «Правда» опубликовала его стихи. Лирический герой стихотворения «Песня кузнеца» — фабричный рабочий — оптимистически смотрит на свое будущее, призывает к активной борьбе:
Посмотри на мой горн,
как пыхтит,
Будто кузница жаром облита!
Разлетаются искры сердито,
И железо с угрозой шумит!
Наковальню стальную свою
Приготовил давно
под удары,
Из железа — смягчилось
от жара —
Острый меч для себя я кую.
Став на революционный путь, Дмитрий Федорович был верен ему до конца своей жизни».
Подобные слова в те годы, когда делалась упорная попытка Брежнева и его сторонников возвратиться к сталинизму, не могли пройти гладко среди проворных историков и их покрывателей.
Против меня развернулась травля в печати, на официальных семинарах и активах. Под напором этих сил парткомиссия при ЦК КПБ состряпала дело о моем непартийном отношении к национальной политике и ревизии деятельности Компартии Белоруссии в этом вопросе. Мне приписывались белорусский национализм, аполитичность, неумение анализировать исторические факты и явления, отход от марксизма-ленинизма и Бог знает что еще. Ясно, что при подобной формулировке можно было ждать только суровых мер наказания.
И они последовали. Правда, своеобразным образом. Бюро ЦК КПБ осудило мои предложения реабилитировать Дмитрия Жилуновича и поддержало в основном выводы парткомиссии «о невозможности дальнейшей работы тов. Якутова В. Д. в Институте истории паотии при ЦК КПБ».
П. М. Машеров сказал на том заседании:
— Данный вопрос очень сложен и в настоящей ситуации его разбирать в полной мере нецелесообразно. А этот партизан (то есть, я.— В. Я.) тоже не во всем разобрался до конца. Вообще дальнейшие дискуссии по национальному вопросу проводить не будем.
Да и кто мог проводить дискуссию после интервенции Советского Союза и других его сателлитов по Варшавскому договору в Чехословакию. Только сейчас можно в какой-то мере оценить ту половинчатость решения, которое вынесло бюро. Суть вопроса оставалась на прежнем месте, Жилунович не был реабилитирован,— это с одной стороны. Но и я, как автор и инициатор данного вопроса, не подвергся суровому партийному наказанию, а Истпарт меня мало соблазнял. Как говорится, и на том спасибо.. По неписаному закону ортодоксальной партбюрократии меня около трех лет не стали публиковать газеты и журналы, а позже был вынужден уйти в другое, более демократичное место работы — в Академию наук БССР. Что же касается личной роли Петра Мироновича, то больше он сделать не мог. Ведь надо было учитывать общую ситуацию в стране, когда был взят резкий крен на подавление свободы и всякие демократично-национальные намеки воспринимались в Кремле как злейшая и вредная крамола. К тому же, ведущие обществоведы Белоруссии еще мерили ход исторических явлений аршином «Краткого курса истории ВКП(б)». Этим же страдали и идеологические работники партийного аппарата. Над ними давлел груз сталинизма, а многие не очень и хотели от него избавляться. Будучи трезвым реалистом, Машеров умел принимать компромиссные решения и в малом и в большом. В этом, наверное, и заключается мудрость политика высокой пробы. Большего сделать он тогда не мог.
II
Весьма любопытна и поучительна роль П. М. Машерова в улучшении взаимопониманий между Кубой и СССР. В последние годы своего правления Брежнев довел наши связи с
