Марк Твен - Автобиография

Действующим редактором был в то время Чарлз Дадли Уорнер. Он не смог переварить новые условия. Он обнаружил, что не способен развернуть свое перо в другом направлении и заставить его двигаться вспять, поэтому решил совсем его отозвать. Он ушел с поста редактора, отказался от жалованья, жил с тех пор на свой доход совладельца газеты и на выручку от журнальной работы и чтения лекций и в день выборов держал свой избирательный бюллетень в кармане.

Мой разговор с высокообразованным членом американского ученого совета, который подготавливал новую редактуру Нового Завета, действительно произошел, как я и обрисовал в той старой статье. Он был неистов в своем осуждении Блейна, своего родственника, и сказал, что никогда за него не проголосует. Но он так привык пересматривать Новый Завет, что ему потребовалось всего несколько дней, чтобы пересмотреть свое кредо. Едва я покончил с ним, как наткнулся на Джеймса Дж. Баттерсона. Баттерсон был президентом большой страховой компании «Трэвелерс иншуренс компани». Он был прекрасным человеком, сильным человеком и достойным гражданином. Он был точно так же неистов в своих осуждениях Блейна, как и церковник, но через две недели уже председательствовал на крупном ратификационном собрании Республиканской партии, и, услышав, как он говорит о Блейне и его совершенствах, посторонний наблюдатель мог бы предположить, что Республиканской партии посчастливилось добыть себе в качестве кандидата архангела.

Время шло. День выборов приближался. Однажды морозной ночью Твичелл, преподобный Фрэнсис Гудвин и я тяжело брели домой по пустынным улицам, навстречу шквалам ледяного ветра после очередного заседания нашего Понедельничного вечернего клуба. Там, за ужином, шло обсуждение политической ситуации, во время которого всплыл тот факт – к изумлению и возмущению всех, включая дам, – что среди нас присутствуют три предателя. Что Гудвин, Твичелл и я собираются сохранить свои избирательные бюллетени в кармане, вместо того чтобы отдать голоса за архангела. Где-то по дороге домой Гудвина осенила счастливая идея, и он ее выложил:

– Зачем нам придерживать эти три голоса, которые мы не хотим отдавать за Блейна? Очевидный ответ: надо сделать все, что в наших силах, дабы свалить Блейна. Очень хорошо, вот они, наши три голоса против Блейна. Здравомыслящим деянием было бы обратить против него шесть голосов, отдав эти три голоса Кливленду.

Даже до нас с Твичеллом дошло, что в этом есть смысл, и мы сказали:

– Это очень правильно, так мы и сделаем.

В день выборов мы пошли на избирательные участки и довели до конца наш адский замысел. В те времена голосование было публичным. Любой наблюдатель мог видеть, как человек голосует, – и это наше преступление немедленно стало известно всему местному сообществу. Это было двойное преступление в его глазах. Воздержаться от голосования за Блейна и так уже было достаточно скверно, но прибавить к этому безнравственному поступку голосование за кандидата от демократов было преступным в такой степени, для описания которой в словаре не находилось адекватных слов.

С того дня и на довольно долгое время жизнь Твичелла стала для него изрядным бременем. Проще говоря, паства на него озлобилась, и он находил мало удовольствия в отправлении своей церковной должности – разве что изредка обретал некоторое облегчение своих ран благодаря привилегии хоронить некоторых из этих людей. Было бы благодеянием, я думаю, и пользой для сообщества похоронить их всех. Но что касается чувств Твичелла по этому поводу, то он был слишком терпимым по натуре и слишком добродушным, чтобы демонстрировать эти чувства. Он никогда мне о них не говорил, но думаю, что если бы он решил сказать это кому-нибудь, то это был бы я.

Твичелл весьма серьезно повредил себе в своей конгрегации. Ему приходилось поддерживать молодую семью. Это была уже большая семья, и она продолжала расти. С каждым годом бремя становилось все более тяжким, но жалованье оставалось одним и тем же. Становилось все труднее и труднее поспевать за вызванной этим поступком утечкой в домашнем бюджете, и если прежде была какая-то перспектива увеличения жалованья, то теперь эта перспектива исчезла. Жалованье было не таким уж большим. Оно составляло четыре тысячи долларов в год. Он не просил больше, а конгрегации не приходило в голову ему предложить. Таким образом, голосование за Кливленда стало для него настоящей катастрофой. Эта реализация им якобы существующего великого американского права быть свободным и независимым в своих политических взглядах и действиях обернулась тяжким бедствием. Однако преподобный Фрэнсис Гудвин продолжал быть таким же уважаемым, как и прежде, то есть в публичном смысле, – в частном он был проклят, но внешне не претерпел никакого ущерба. Возможно, это случилось потому, что общественное одобрение не было необходимым в его случае. Его отец оценивался в семь миллионов и был стар. Преподобный Фрэнсис стоял в очереди на повышение и вскоре должен был получить наследство.

Что же касается меня самого, мне не нужно было беспокоиться. Я не получал от Хартфорда средств на существование. Их было вполне достаточно для моих нужд. Хартфордское мнение обо мне не могло на них повлиять, и кроме того, в кругу моих друзей было давно известно, что я никогда не голосовал за кандидатов одной партии и был, следовательно, так привычен к преступлению, что едва ли неодобрение окружающих могло меня переделать – да, пожалуй, я, так или иначе, не стоил этих усилий.

Вскоре, примерно через два месяца, наступил рождественский сочельник, а с ним и ежегодное собрание прихожан Джо и ежегодная продажа церковных скамей.

Четверг, 1 февраля 1906 года

Продолжение темы от 24 января – непопулярное голосование мистера Твичелла

Джо не вполне присутствовал. Он считал этически некорректным находиться в пределах слышимости деловых разговоров, касающихся церковных дел. Он находился в уединении церковной приемной, готовый предоставить консультацию, если таковая потребуется. Конгрегация присутствовала в полном составе, все места были заняты. В тот момент, когда ведущий объявил собрание открытым, некий прихожанин вскочил на ноги и выдвинул предложение расторгнуть связь между Твичеллом и их церковью. Предложение было тотчас же поддержано. Отовсюду раздались выкрики: «Поставить на голосование!» Но мистер Хаббард, мужчина средних лет, человек мудрый, спокойный и сдержанный, управляющий делами и совладелец «Куранта», поднялся со своего места и предложил обсудить предложение, прежде чем бросаться голосовать. Суть его замечания была такова (я должен изложить ее своими словами, разумеется, поскольку меня там не было):