Генрих Сечкин - На грани отчаяния
А кто обокрал старенькую, беспомощную бабушку, лишив ее последней, призрачной надежды? Кто измывался над старым человеком, полностью игнорируя его интересы? Все тот же сопливый философ со своей дурацкой теорией о серых людишках.
Оказалось, что именно те серые людишки, которых я так презирал, и живут нормальной, полнокровной жизнью. Помимо работы у них имеется свое интересное общение, любовь, семья, дети. Я же лишен всего этого. В свои двадцать лет я никого не любил! А меня - тем более. Конечно, кроме родителей. Нет, наверное, я все-таки не прав. До сих пор у меня в глазах стоит та добрая бабулька, что прорывалась сквозь конвой накормить вареной картошкой с укропом совершенно незнакомых ей людей, преступников, которые, может быть, ее когда-то обокрали. Наверное, все-таки очень приятно делать добро. Но мне это было чуждо. Я своим существованием причинял людям только одни неприятности. И правильно провидение засунуло меня в ту самую плазму. Я полностью это заслужил. Вот только зачем потом меня оно вернуло обратно, совершенно непонятно.
Очень жаль, что после освобождения из Казахстана первая моя попытка изменить свою жизнь окончилась неудачей. Не хватило выдержки. Теперь уже свободой больше и не пахнет. Но ведь и здесь можно жить по другому. Конечно, хорошо взмывать на рудник в вагонетке, когда другие, надрываясь, ползут по горе. Хорошо записывать терца или забивать козла, когда другие выполняют твою норму в забое. Хорошо, когда тебе с почтением приносят половину передачи или посылки. Хорошо, когда ты можешь заставить другого делать все, что тебе взбредет в голову. Но неплохо было бы взглянуть и с противоположной стороны. Тогда станет понятно, что цифра, которую ты принимал за девятку, для человека сидящего напротив, выглядит шестеркой.
Все! Решено! Приезжаю на новую зону, собираю сходку и объявляю об отходе от воровской жизни. Чтоб не было обратного хода. Потом начинаю работать. При перевыполнении нормы - зачеты, день за три. Глядишь, лет через шесть-семь освобожусь. Может, отец дождется.
Все эти мысли лезли в голову, пока я валялся на больничной койке. Наконец, однажды утром в дверь моей палаты просунулась голова в военной фуражке.
- Сечкин?
- Так точно, гражданин начальник.
- Статья, срок?
- Указ два-два и статья пятьдесят девять три, срок двадцать и пять.
- Собирайся с вещами!
- На старую зону?
- Нет, едем в Усть-Омчуг.
- Одного, что ли, повезешь?
- Да, наряд на одного.
Медсестра уже принесла мою одежду. Быстренько собравшись, я вместе с конвоиром вышел на больничный двор. У подъезда стоял милицейский «воронок». Впервые с таким комфортом я ехал по Колымской трассе. Проехав поселок Усть-Омчуг и покрутившись немного по сопкам, машина остановилась возле ворот довольно большого лагеря.
- Гастролера привезли? - вопросительно посмотрел начальник лагеря на моего конвоира.
- Его, - отвечал солдат.
- Ну что, Сечкин, сразу побег начнешь готовить или немного погодя? - обратился ко мне начальник.
- А чего ждать-то? Сразу и начну! - не удержался я.
- Отсюда не сбежишь! Колыма! - усмехнулся начальник. - Только пароходом! Парохода нет своего?
- Еще не изготовил! - ехидно ответил я.
- Да ты не ершись! Лагерь у нас хороший, - примирительно произнес начальник. - Понравится - освобождаться не захочешь!
- Ну конечно, на сверхсрочную останусь, - согласился я.
Из проходной будки вышел надзиратель.
- Отведи Сечкина в зону! - обратился к нему начальник. - В четвертый барак к своим.
- Пошли! - буркнул надзиратель, ощупав меня со всех сторон.
В зоне было пять бараков. Справа от входа красовалось здание клуба, снизу до верху увешенное наглядной агитацией. «На свободу с чистой совестью!», «Труд облагораживает человека!», «Тебя ждет твоя семья!» и другие глубокомысленные изречения, предназначенные для успешного перевоспитания преступного мира. Из-за клуба тянуло ароматным запашком жареной картошки. Значит, там и кухня, и столовая. Санузловые удобства, естественно, на свежем воздухе. Слева, в стороне от бараков, притулилась небольшая банька с прачечной. Народу никого. Все на работе. Правда, в четвертом бараке находилось несколько человек. Они сидели за длинным столом и с увлечением лупили по нему костяшками домино.
- Здорово, братишки! - приветствовал я. - Воры есть?
- Есть! Как не быть? - раздался знакомый до боли голос. Даже не сам голос, а интонация. Я пристально вгляделся в говорившего. Что-то неуловимо знакомое почудилось мне в его сгорбившейся над столом фигуре. Как под гипнозом, я не мог оторвать свой взгляд от парня, который в свою очередь воззрился на меня с нескрываемым смятением.
- Браток, где я тебя видел? Ты, случайно, в Китойлаге на промплощадке не был? Или в Норильске? - выбравшись из-за стола, подходя ко мне и напряженно вглядываясь, спросил он. - А может, на Алдане?
Нет, такого просто не может быть! Все эти повадки я с детства знал наизусть. Эту с ленцой, медвежью походку, эти угловатые движения, этот любознательный взгляд, в котором периодически происходит смена настроения, и из грустно-меланхолического он вдруг моментально превращается в удивленно-восторженный. Именно в такие моменты из этого парня выпрыгивали когда-то совершенно новые идеи. Ну конечно это же он!
- Ты что же, дебил, так и не узнал меня? - еле сдерживая радость, уставился я на него.
- Сека!!! - дико заорал он и бросился мне на шею.
- Ты, медведь, не тискай так! Ребра сломанные еле срослись! - пытался я вырваться из его железных объятий.
Да, это действительно был он. Самый первый, верный и незабываемый друг моего детства. Тот, о котором я постоянно вспоминал, мысленно переворачивая страницы своей жизни. Тот, кто плечом к плечу вместе со мной протоптал роковую тропинку к пропасти, в которой мы оба оказались. Ну конечно это был он! Это был Женька Мороз!…
Радости нашей не было предела. Уединившись на его койке вдвоем, мы принялись наперебой рассказывать друг другу обо всем пережитом за этот десяток лет. Наступил вечер. Бригады пришли с работы. А мы все никак не могли наговориться. Оказывается, наши с Морозом жизненные дороги хоть и разошлись вначале в разные стороны, но в дальнейшем шли абсолютно параллельно. Так же как и я, он был осужден в третий раз. Так же был посвящен в воры в законе. Так же принял участие в массовой резне, но только в Китойлаге на промплощадке. Пытался бежать. Попал на штрафняк в Норильск. И наконец, выбрался на эту зону.
- Мороз, я отойти хочу от воровской жизни, - поделился я с ним.
- Ты знаешь, я и сам об этом подумывал, - почесал затылок Мороз. - Но в зоне-то зачем? Срок большой. Жить как-то надо! Пахать придется. Откинешься - тогда и отходи!
