Олег Хлевнюк - Сталин. Жизнь одного вождя
Вместе с тем было бы неправильно утверждать, что только репрессии против военных и представления западных лидеров о слабости СССР сыграли ключевую роль в ухудшении отношений между Сталиным и его западными партнерами. Скорее, массовые аресты в СССР дали дополнительные аргументы тем, кто и без того видел немало оснований, чтобы не доверять Сталину. Временное сближение с Францией в середине 1930-х годов не выдержало испытаний, несмотря на быстрый рост нацистской угрозы. В войне в Испании СССР и западные демократии занимали разные позиции. Свою лепту в диссонанс коллективной безопасности вносила фундаментальная непримиримость интересов двух систем, несовместимость сталинизма и буржуазных демократий. Во второй половине 1930-х годов западные лидеры предпочли умиротворение Гитлера союзу со Сталиным. Своей высшей точки эта политика достигла в позорном Мюнхенском соглашении. 30 сентября 1938 г. вожди фашистских держав Гитлер и Муссолини подписали с лидерами Великобритании и Франции Чемберленом и Даладье договор о передаче Германии Судетской области Чехословакии. При этом саму Чехословакию ультимативно вынудили принять это фатальное для нее соглашение. Советский Союз просто проигнорировали, несмотря на его участие в пакте взаимопомощи с Францией и Чехословакией. Фактически Сталину указали на дверь в большой европейской политике.
Безусловно, для советского вождя это было личное унижение. Мюнхен, скорее всего, усилил опасения Сталина о возможности сговора демократий и фашистов за счет СССР, о направлении нацистской агрессии на Восток. У Сталина не было возможности реагировать на Мюнхен с позиции силы. Помимо заявлений, в конце сентября было предпринято демонстративное, едва ли взволновавшее участников Мюнхенского соглашения усиление группировки Красной армии на западных границах СССР. Причем уже 16 октября 1938 г. Политбюро приняло решение распустить части, призванные из запаса на войсковые сборы в связи с чехословацкими событиями. Из армии вернулись 330 тыс. военнослужащих, а также 27,5 тыс. лошадей и около 5 тыс. автомашин и тракторов[442]. Силы немалые, но вряд ли что-нибудь решающие.
На внешнеполитическом поле мюнхенская политика не оставила Сталину иного выбора, как попытаться вбить клин между западными демократиями и Гитлером. Этой задаче служила серия демаршей, осуждавших Великобританию и Францию и, напротив, приглашавших Германию к улучшению двусторонних отношений. Наиболее весомо такие заявления прозвучали в докладе Сталина на XVIII партийном съезде в марте 1939 г. В выступлении, названном на Западе «речью о жареных каштанах», Сталин предупредил британцев и французов, что не собирается таскать для них каштаны из огня, что считает их провокаторами, стремящимися столкнуть СССР с Германией. Немцам же Сталин заявил, что западным странам не удалось «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований»[443]. Буквально через несколько дней хрупкое перемирие в Европе было взорвано. Гитлер, уверенный в своей безнаказанности, захватил всю Чехословакию. Даже оптимистам становилось ясно, что Мюнхен вел к мировой войне. Акции Сталина как третьей силы поползли вверх. Он получил возможность выбирать.
Весна и лето 1939 г. прошли в бесконечных дипломатических маневрах и переговорах. Разобраться в их сути и реальных намерениях сторон было непросто самим участникам событий, не говоря уже о современных историках. Никто не доверял никому, каждый старался перехитрить партнера. Переговоры СССР с Великобританией и Францией не стали исключением. Они шли трудно и плохо, несмотря на усилия советского наркома иностранных дел М. Литвинова[444], связавшего свою политическую репутацию с курсом на сплочение антигитлеровских сил с участием СССР. В начале мая 1939 г. Сталин сделал решительный шаг, отправив Литвинова в отставку. Наркомом иностранных дел по совместительству был назначен председатель правительства Молотов. Это был, несомненно, дружественный жест в сторону Германии. Кроме того, с приходом Молотова изменился механизм принятия внешнеполитических решений в СССР. Сталин сумел полностью сосредоточить внешнюю политику в своих руках, не только по существу, как было и ранее, но также технически. Молотов как постоянный собеседник или слушатель был более удобен для Сталина, чем Литвинов, довольно редко посещавший сталинский кабинет. Этот организационно-политический аспект сыграл важную роль. Сталин приспосабливал систему высшей власти к своим привычкам и ритму жизни. Замена Литвинова Молотовым была частным случаем такого приспособления.
Чего больше хотел Сталин – нажать на западных партнеров или протянуть руку нацистам? Существует соблазн полагать, что Сталин задолго до рокового 1939 г. принял твердую линию на сближение с Гитлером. На поверхности лежат такие аргументы, как родство тоталитарных режимов и недоверие к переменчивым и отступавшим перед грубой силой западным демократиям. Однако на самом деле общие соображения – шаткий фундамент. Мы располагаем фактами, которые говорят и за, и против такой точки зрения. По свидетельству Микояна, Сталин одобрительно высказывался о чистках 1934 г., проведенных Гитлером[445]. Известны зондажи на предмет установления контактов с Гитлером, предпринятые по инициативе Сталина[446]. Наконец, дело увенчалось впечатляющей демонстрацией советско-германской «дружбы» осенью 1939 г. Однако противоположных примеров тоже немало – заметная антинацистская пропаганда в СССР, массовые репрессии против советских немцев, проводимые несмотря на резкую реакцию нацистского правительства. Сигналы к сближению чередовались у Сталина с явным раздражением против Гитлера. В сентябре 1938 г. на записке НКВД о ликвидации кладбища времен Первой мировой войны немецких солдат и офицеров в Ленинградской области Сталин поставил не просто свою обычную резолюцию «за», но разразился эмоциональным замечанием: «Правильно (снести и засыпать)»[447]. По утверждению германского переводчика на переговорах И. Риббентропа в Москве, Сталин отверг проект оптимистического коммюнике для печати со словами: «Не думаете ли вы, что мы должны несколько больше считаться с общественным мнением в обеих наших странах? В течение многих лет мы ушатами лили помои друг на друга […]»[448]. Это свидетельство выглядит вполне правдоподобно. У Сталина были все основания делать такие заявления.
В любом случае, какими бы ни были истинные настроения и предпочтения Сталина, инициатива заключения советско-германского пакта о ненападении исходила от Гитлера. События стали развиваться стремительно, когда Гитлер решил, что его вторжение в Польшу требует демонстрации лояльности со стороны России. Форсируя заключение соглашения со Сталиным, Гитлер бросил на чашу весов свой последний аргумент. 21 августа он отправил советскому вождю личное послание, в котором содержался более чем прозрачный намек на скорую войну с Польшей и выражалось исключительно нетерпеливое желание заключить советско-германский пакт о ненападении в считаные дни. С этой целью Гитлер просил принять в Москве уже 22, в крайнем случае 23 августа своего министра иностранных дел Риббентропа. В тот же день, 21 августа, Молотов вручил германскому послу в Москве ответное письмо Сталина Гитлеру. Сталин дал согласие на приезд Риббентропа 23 августа[449].
