Арье Вудка - Московщина

Гайдук понял, что речь идет о страшной Днепропетровской психбольнице… Все – камерные агенты, тюремное начальство, КГБ – активно давили на него, чтобы он ел все, что ему приносят. Гайдук предложил агентам съесть его передачу. Те со смехом отказались. «Ешь сам», – сказали они. В перерывах между допросами чекисты давали ему жирный обед, от которого исходил едва заметный запах аптеки… Гайдук тайно выливал его в парашу.

– Ну как, понравился борщ? – настороженно задавал следователь первый вопрос.

– Да, очень!

– Ну, теперь дело пойдет! – обрадовался Андрусив.

В конце допроса он обескураженно качал головой: «Вы тяжелый человек…» Его расспрашивали об именах и адресах родственников, их биографических данных. Все это было прекрасно известно – просто проверяли степень разрушения памяти. Гайдук, напрягаясь, вспоминал все. В тюремных коридорах, во дворе, у входа за ним наблюдали одетые в гражданское психиатры, различными выходками проверяя его реакцию на внезапные раздражители. Камерные агенты тоже были подключены к проверкам. Недюжинное природное психическое здоровье Гайдука победило. Его признали нормальным – только благодаря стойкому отказу от «обработанной» пищи. Было и другое давление – смирительной рубашкой. В конце следствия новая «наседка» стал затевать скандалы. Как ни уклонялся от них Гайдук, прибежали менты, скрутили его, потащили в подвал и одели в спецрубашку, ткань которой при обливании водой туго, до обморока, стягивает грудь человека, останавливает дыхание. И все-таки он выстоял.

– Ну что, лопнула моя шкура? – спросил Гайдук у следователя Андрусива.

Тот опустил голову и промолчал.

Свои пять лет срока Гайдук воспринял как победу, больше того, как спасение. Он прошел через все издевательские концлагеря № 36, был отправлен во Владимирский Централ за переход на статус политзаключенного явочным порядком (отказ от подневольного труда и выполнения унизительных требований). Но все это он считал пустяком по сравнению с тем психоцидом, который чудом выдержал под следствием. И невольно возникает вопрос: а сколькие не выдержали и потому остались безвестными? Сколько в советских психбольницах людей с искусственно разрушенной психикой?

О политзаключенном Приходько мне известно очень мало. Знаю, что он офицер. Из уральских концлагерей за активное участие в сопротивлении был отправлен во Владимир. В моей камере было получено сообщение от него о его пребывании в спецпсихбольнице им. Сербского. Приходько сообщил, что с осени 1973 г. в этой психбольнице практикуется подсыпание в пищу специального вещества. В результате Приходько заметил, что перестает что-либо понимать в тех книгах, которые читает. Кроме того, появилась необычная вялость, сонливость и – чисто физиологический симптом – пропали поллюции, несмотря на улучшенное питание.

Приходько решил бороться с этим состоянием. Он специально выбрал самую трудную книгу – Гегеля – и стал, напрягая всю свою волю, вникать в смысл каждого предложения. Постепенно он начал понимать читаемое, но ценой жестоких головных болей, которые время от времени испытывает и поныне. Я поразился сходству описываемых симптомов с тем, что мне довелось испытать самому осенью 1972 года во внутренней тюрьме концлагеря № 36.

В камере нас было трое: я, Березин и Григорьев. Нас постоянно смущали выдаваемые на обед щи: было в них что-то не то – неприятный привкус, обесцвеченность. Капуста была какая-то склизкая, разъеденная чем-то химическим. Все трое одновременно стали наблюдать за собой одни и те же симптомы, описанные Приходько. В конце концов решились сказать об этом друг другу, поразились тождественности и поняли, что в щи нам что-то подсыпают. Я уже до этого, несмотря на голод, перестал их есть – не мог. Мы подняли шум, сообщили в лагерь. Большевики перепугались, наши жалобы никуда не отправили, щи мигом заменили чем-то съедобным. По их панической реакции было ясно, что рыльце в пушку. Если бы их дело увенчалось успехом, я мог бы появиться в зоне с бессмысленной физиономией, и даже друзья ничего бы не заподозрили: в камере, мол, тихо помешался.

Здоровый однажды был вызван в кабинет внутренней тюрьмы 36-го лагеря для обследования. Вошел лекарь Петров (как позже выяснилось, резидент КГБ) и вдруг взгляд его упал на тумбочку, где стоял стакан с розоватой жидкостью. «Почему здесь стакан?!» – с истерической нервозностью вскрикнул Петров. Два особо доверенных мента – прапорщики Махнутин и Ротенко – совсем растерялись. Петров бросился к стакану, заслоняя его своим телом, и вынес из кабинета… Здоровый понял, что это и есть подливаемый в пищу раствор.

Официальное требование Валентина Мороза во время его длительной владимирской голодовки состояло в том, что нам не место в этой тюрьме. Он требовал отправить его в лагерь. Мороз не мог официально поднять вопрос о психоциде, иначе его бы немедленно отправили в психбольницу. Тюремный психиатр Рогов и так все время копал под него. Но нам Мороз сообщил, что отказался от тюремной пищи в первую очередь из-за подсыпаемых средств, направленных на разрушение психики.

– Я бы пырнул тебе кое-что в вену, чтобы вывести из этого состояния, – сердобольно говорил Рогов. Мороз предпочел голодовку. Он сидел один, с огромным трудом избавившись от общества полуненормальных полузавербованных уголовников, способных на все. Но именно одиночное заключение облегчало психоцид через пищу.

Владимир Балахонов, дипломат-невозвращенец, под следствием в психбольницах испытал на себе все ужасы психоцида. Еще долгое время в лагере он боялся что-либо есть.

Иосиф Бирнбаум, сионист, в начале 1975 года был вызван для допроса в Черновицкое КГБ, где его напоили кефиром… После этого Иосифа нашли на улице. Он был в эпилепсии. Никогда ничего подобного за ним не наблюдалось. Долго не мог оправиться. Ныне живет в Израиле.

Владимир Красняк стал объектом тюремных экспериментов. Его объявили невменяемым. Гена Бутов (сын нашей Эльзы Кох) бил связанного Красняка деревянным молотком по пяткам, требуя его согласия на очередные инъекции. От одних уколов Красняк впадал в прострацию, от других – лез на стены и грыз решетки.

55. Чистопольский централ 0-0

Иногда поражаешься, как многие не замечают вопиющих противоречий советской пропаганды. На Западе – сплошные бедствия, безработица, а в Советском Союзе – процветание и… нехватка рабочей силы. Так почему бы не помочь «братьям по классу», не пригласить их куда-нибудь на строительство БАМа? И государству польза, и западные безработные наглядно убедятся в преимуществах социализма! Но в том-то и дело, что после этих реальных, а не газетных «преимуществ» гастарбайтеры вернутся на Запад такими антикоммунистами, каких там давно не видывали. И Кремль при всей своей демагогии прекрасно это понимает.