Юрий Папоров - Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе

— Маэстро, эти простые на первый взгляд замечания мне во многом помогут. Спасибо! Скоро, то есть как только выдастся свободное время, я начну писать роман о латиноамериканском диктаторе.

«Несколько месяцев, которые Гарсия Маркес провел на Кубе, были для него временем лихорадочного эмоционального подъема; он досадовал лишь на то, что сектанты от коммунизма под предводительством Анибаля Эскаланте присваивали себе завоевания революции, в которой они играли довольно незначительную роль. Но ничего нельзя было поделать, это была настоящая узурпация, ибо в тот момент Куба, подталкиваемая готовящейся агрессией США, устремилась в материнские объятия Советского Союза», — пишет Дассо Сальдивар (28, 395).

Гарсия Маркес хорошо знал эту публику и по своей стране — всех этих салонных революционеров, коммунистов при галстуках, подручных Москвы, пропагандировавших склеротический советский марксизм без учета национальных особенностей каждой страны.

Надо сказать, что и эта публика хорошо знала Габриеля Гарсия Маркеса и рассматривала его как заумного интеллектуала, «не нашего человека, даже не попутчика». Эрудиция всегда вызывала у них неприязнь, граничившую с классовой ненавистью.

В конце декабря 1960 года Гарсия Маркес прилетел в Боготу, чтобы забрать семью и отправиться на новое место работы в качестве руководителя агентства Пренса Латина в Нью-Йорке. А в середине декабря он на три дня слетал в Мехико, чтобы повидать своего друга и благодетеля Альваро Мутиса, которого к тому времени выпустили из тюрьмы.

— Плинио, дорогой, карахо, то были незабываемые дни! Работы навалом. Для себя не написал ни строчки. И все равно каждый день я был с моими героями. Они для меня реальные люди, которые живут в моем сознании своей жизнью.

— А что там произошло с коммунистами в Пренса Латина? Это правда, что Масетти их выгнал — кого уволил, кого отправил в агентства стран соцлагеря?

— Уволить-то он их уволил, но они через Министерство труда, которое у них в руках, делают все, чтобы вернуться в агентство.

— Но они там были явно не у дел, я сам видел. Пишут они все из рук вон плохо. И вообще они балласт для революции. Ухитрились даже здесь, у меня в агентстве, завести своего шпиона. — Плинио говорил с возмущением.

— Масетти показывал мне их опусы. Один смех. Узость взглядов, грамматические ошибки. Однако главная их беда, Плинио, не низкий уровень культуры и недостаток образования, а полная неспособность самостоятельно мыслить, как подобает настоящим марксистам, сообразуясь с реальными условиями нашего континента.

— И полная неспособность, карахо, к каким бы то ни было революционным действиям в истинном понимании. — Плинио говорил как рассерженный учитель, который ставит в дневнике двойку. — Фидель это видит, но, боюсь, его это устраивает. Своего мнения у них нет, они умеют только беспрекословно подчиняться.

— Не говори так о Фиделе. Это настоящий вождь! И он не позволит разводить партократию, как в странах социализма. Я верю в Фиделя Кастро и Че Гевару как в революционных вождей, которые способны найти иной путь, чем тот, который указывает Москва для создания счастливой жизни на Кубе и в других странах нашей Америки. Они для меня, как Прометей и Атлас!

Прошло два десятилетия, и вот как оба друга, Плинио Мендоса и Гарсия Маркес, вспоминали то время:

«— Теперь перейдем к другому нашему совместному опыту — Кубе. Мы оба работали тогда в агентстве Пренса Латина. Ты ушел оттуда вместе со мной, когда компартия стала осуществлять повсеместный контроль. Ты считаешь, наше решение было правильным? Или думаешь, мы просто недостаточно разобрались в обстановке?

— Я считаю, что мы поступили правильно. Если бы мы остались в Пренса Латина, с нашими-то взглядами нас бы все равно оттуда попросили да еще непременно приклеили бы ярлык контрреволюционеров, прислужников империализма и тому подобное. Я тогда просто отошел от них и продолжал писать книги и киносценарии, но уже в Мексике. Наблюдая вблизи и с огромным вниманием процессы, происходившие на Кубе, я пришел к выводу, что после первоначального этапа революционного подъема революция затем пошла по трудному и часто противоречивому пути, но мне кажется, этот путь открывает потенциальную возможность для создания более справедливого и демократического социального порядка.

— Ты в этом уверен? Одинаковые методы дают одинаковый результат. Если Куба избирает как модель советскую систему (единая партия, демократический централизм, органы безопасности, которые осуществляют железный контроль над населением, профсоюзы, которыми манипулирует власть), то это заставляет думать, что установление „социального порядка, более справедливого и демократического“, так же сомнительно, как и существование его в Советском Союзе. Ты, Габо, этого не боишься?

— Анализируя ситуацию, ты допускаешь ошибку в исходной точке: ты основываешься на том, что Куба является сателлитом Советского Союза, а я так не считаю. Достаточно поговорить с Фиделем Кастро, чтобы убедиться: он ничьим приказам не подчиняется. Кубинской революции вот уже двадцать лет, а ситуация все равно неустойчивая из-за враждебности со стороны Соединенных Штатов, которые не могут позволить себе иметь такой заразительный пример всего в девяноста милях от Флориды. И это не по вине Советского Союза, без помощи которого — каковы бы ни были его мотивы и побуждения — кубинская революция сегодня существовать бы не могла. Пока сохраняется враждебное отношение США, ситуацию на Кубе можно рассматривать только как нечто временное, и эта оборонительная позиция вынуждает кубинцев пренебрегать сохранением своих исторических и культурных традиций. Когда это изменится, мы вновь вернемся к этому разговору.

— Интервенция СССР в Чехословакию в шестьдесят восьмом году была одобрена Фиделем Кастро (конечно, с некоторыми оговорками). Какова была твоя позиция по этому вопросу?

— Я выразил публичный протест и сделаю то же самое, если подобная ситуация повторится. Единственным различием между моей позицией и позицией Фиделя Кастро — кстати, они совершенно не обязательно должны всегда совпадать — было то, что он в конце концов оправдал советскую интервенцию, а я этого не сделаю никогда. Однако анализ, который он сделал в своей речи о внутреннем положении в странах народной демократии, был намного более глубоким и критическим, чем в репортажах, написанных мной после нашей совместной поездки. Как бы то ни было, судьба стран Латинской Америки решается не в Венгрии, Польше или в Чехословакии, а здесь, в Латинской Америке.