Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова
– А почему бы вам не поселиться у нас в Любимовке? – внезапно предложила Лилина. – Мы уезжаем, вернемся только к сентябрю, так что имение вместе с прислугой будет целиком в вашем распоряжении. Ведь ты, Костя, не будешь против?
– Конечно, нет!
– Боже мой! Даже не верится. Вы сейчас решили такую большую проблему… – растрогалась Анна Ивановна. – Оленька, ведь вы с Антоном Павловичем воспользуетесь этим приглашением?
– С огромным удовольствием! – воскликнула Ольга. – Спасибо вам. Большое спасибо.
– Константин Сергеевич, а вы не будете против, если и я составлю им компанию? – внезапно спросил присутствующий в комнате Вишневский. – Ведь не только Ольга Леонардовна еще не вполне поправилась, но и Антон Павлович не совсем здоров. Должен же с ними быть хоть один человек, крепко, так сказать, стоящий на ногах.
– Вы правы, Александр Леонидович, – тут же согласился с ним Станиславский. – Хоть и говорите это в шутливой форме, но говорите дельные вещи. И вам комната найдется.
Ольга в нетерпении стала ждать возвращения мужа. Покинуть жаркий и пыльный город ей действительно было необходимо. И, о счастье! Вместо 5-го, как собирался, Чехов вернулся в Москву уже 2 июля.
– Тебе понравилась поездка? Ты получил вдохновение для новой пьесы? – радостно расспрашивала его Ольга при встрече.
– Жизнь в тех краях не вдохновляет. Она серая, неинтересная и тяжелая. Но в целом съездил я туда не зря. Повидал много. Ну а ты что тут без меня делала? Как себя чувствуешь? – обнимая Ольгу, закидывал ее вопросами писатель.
Антон Павлович не стал распространяться и посвящать ее в то, что Морозов, покровитель искусства, к тому же принимающий немалое денежное участие в жизни революционеров, как оказалось, содержал своих рабочих в крайней нищете, и на том заводе, где побывал писатель, они работали по двенадцать часов в сутки, жили в бараках, ну а если болели, то к их услугам был лишь пьяный фельдшер да разворованная аптечка, а школа для детей в рабочем поселке стояла без крыши. Не стал он рассказывать и о том, что немедленно выразил бурный протест против подобного варварства.
– Я давно здесь не был, – оправдывался Савва Тимофеевич. – Завтра же всё изменю! Вы правы.
Не обманул. Через четверо суток рабочий день сократился до восьми часов, пьяницу-фельдшера уволили, выделили деньги на лекарства, а из Перми выписали доктора, положив ему приличное жалованье. Немедленно приступили и к ремонту школы. Закончив все эти преобразования, Морозов отправился объезжать другие свои заводы, и Чехов остался в имении один. Бездумные прогулки по парку, безлюдье, безделье и кашель его утомляли. Он бы выехал в Москву еще раньше, но обещал местным властям принять участие в открытии отремонтированной школы, которая в итоге получила его имя. На следующий же день после торжеств он незамедлительно сел на пароход. Делать в имении Морозова ему больше было нечего.
Глава четырнадцатая
Имение Станиславских находилось на реке Клязьме, недалеко от Москвы. Со всех сторон его окружали леса и луга. Вид был великолепный. Речка, правда, была неширокой, но в ней водилась рыба и даже был устроен пирс для купания и причал для лодки.
– Как же здесь хорошо! – воскликнула Ольга. – И скошенным сеном пахнет. Ты чувствуешь, Антонка?
Ольга обосновалась на первом этаже флигеля, а Антон Павлович с Вишневским – на втором. В комнате Чехова был балкон с видом на реку, и он любил там сидеть перед сном, глядя на воду или на закат солнца.
Ольга поначалу больше лежала. Но через неделю она уже стала вставать и даже гулять вместе с мужем по усадьбе.
– Сад у них такой запущенный, – говорил Чехов. – А помнишь, как у нас в Мелихове было? Красиво, ухоженно.
– Помню. Но у тебя и в Ялте всё красиво и ухоженно.
– Это моя слабость. Если бы не мое писательство, я стал бы хорошим садовником, – засмеялся муж.
Ольга внезапно качнулась и чуть не упала. Антон успел подхватить ее.
– Тебе плохо? – забеспокоился он.
– Нет-нет. Просто споткнулась обо что-то. И боли у меня теперь бывают реже. Правда-правда.
– И все-таки пошли к дому. Утруждаться тебе нельзя. Я, как твой личный врач, запрещаю! Поняла? И кушать надо больше, а то ты за месяцы болезни совсем превратилась в палочку.
– А разве ты не заметил, что я стала уже больше есть? С тех пор как в Любимовку приехали, меня еще ни разу не тошнило.
– А выглядишь все равно тощей палочкой. Пей больше сливок!
Свежая рыба, которую он сам же ловил в реке, грибы, парное любимовское молоко приводили Чехова в восторг, и он начал даже подумывать о подмосковной даче.
– Конечно, милый мой Антонка, – обрадовалась Ольга. – Мой доктор Таубе вообще считает, что сухой московский климат полезнее туберкулезникам, чем сырой морской воздух. Если у нас будет зимний теплый дом недалеко от Москвы, то тогда вообще мы могли бы не расставаться.
– А что? – обнял ее писатель. – И вправду. Только чтобы непременно у реки. Лодку купим. Рыбу ловить будем. Как хорошо!
Вишневский бывал наездами, привозя из города то, что ему заказывали Антон или Ольга. Жил с ними два-три дня и снова уезжал в Москву. Ему было поручено проследить за финансами, идущими на строительство и реконструкцию театра в Камергерском переулке.
– Леса уже с фасада сняты, – рассказывал он. – Шехтель просто волшебник! Такой театр получается! Даже входные двери у нас в стиле модерн.
– Как же не терпится всё поскорее увидеть! – радовалась Ольга.
– Но самое главное – это то, как Шехтель решил занавес! – заговорщицки произнес Вишневский. – На нем будет подарок нам всем, и прежде всего вам, Антон Павлович.
– Знаю. Мне и Немирович писал об этом, и Станиславский писал, – смутившись, поправил пенсне Чехов.
– Какой подарок? А почему я ничего не знаю? – заволновалась Ольга. – Александр Леонидович, расскажите же мне, в чем там дело.
– На занавесе будет чайка! – радостно сообщил Вишневский. – Представляете?! Чеховская чайка! И когда занавес будет раздвигаться, чайка будет махать крыльями.
– Шехтель гений! – воскликнула Ольга. – Это означает, дусик, что ты будешь нашим вечным талисманом!
– Ну а как зрительный зал? – тут же спросил Чехов, переведя разговор в другое русло.
Ему было неловко, когда его превозносили, но тем не менее эмблему чайки он одобрил, решив, что это дань не ему лично, а рождению Художественного театра после постановки его пьесы. Ну уж во всяком случае, если его основатели Немирович-Данченко и Станиславский так в этом уверены, то почему бы и нет?
– Зал еще
