Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата

   Осенью 1912 г. я побывал в отпуске в России, а затем вернулся с женой в Мадрид, где все же не решался занимать квартиру, продолжая надеяться, что долго там не засижусь. Зимой жене пришлось вернуться к детям, оставшимся в Петербурге. Я снова оказался в Мадриде один, но, надо сказать, в лучших условиях, так как начал свыкаться с мадридской жизнью. Зимой я лишь на несколько дней уезжал в Лиссабон, где гостил у моего старого знакомого П.С. Боткина, нашего посланника в этом городе. По сравнению с Мадридом Лиссабон поражает своими хорошими климатическими условиями, оживленной жизнью приморского города и совершенно исключительной живописностью. Так же хороши и окрестности Лиссабона, в особенности загородный замок Синтра. Мы их объездили вместе с Боткиным, весьма обрадовавшимся моему приезду, так как в Лиссабоне, как и в Мадриде, добровольных изгнанников-дипломатов редко посещают соотечественники. Одной из слабостей Боткина было уличать всех в масонстве. По его мнению, Извольский был масоном высокой степени. Когда я спросил его, масон ли, по его мнению, Сазонов, Боткин быстро ответил: "Если масон, то самой низшей категории, из несознательных".

   В 1913 г. я снова побывал в России, а осенью поехал лечиться в Виши, так как климат Мадрида пагубно влиял на мое здоровье, и я вторично в жизни, как и после Пекина, почувствовал необходимость серьезного лечения.

   Пребывание мое в Виши оказалось не только полезным, но и интересным. Я встретился там с нашим министром С.Д. Сазоновым. Хотя его здоровье и значительно поправилось, но он еще нуждался в серьезном лечении, а потому и находился в Виши. Приехал я туда в сентябре и пробыл до середины октября, когда уже большинство больных разъехались. Это обстоятельство имело своим последствием то, что, живя в одной гостинице с Сазоновым, мы встречались с ним каждый день и, наконец, стали завтракать и обедать вместе. Я был далек от мысли разыгрывать при своем министре роль случайного чиновника особых поручений, но, так как С.Д. Сазонов оказался очень приятным и общительным человеком, я с большим интересом приглядывался и прислушивался к нему, стараясь поближе узнать того, который, быть может, и формально, но держал в своих руках нити нашей внешней политики. К сожалению, я скоро убедился, что влияние А.П. Извольского в этой области, в частности и на самого Сазонова, было весьма велико, хотя министр и не скрывал, что недолюбливает своего предшественника, ныне посла в Париже. С другой стороны, было нетрудно заметить, что курс, взятый еще при Извольском в сторону наиболее тесного сближения с Францией и Англией, остается неизменным и что наше отчуждение с Германией все более увеличивается. Между прочим, в этом отношении характерны были некоторые факты. Так, например, Сазонов однажды оказался обеспокоенным появившейся в венской "Нейе фрейе прессе" заметкой о данном им проездом в Варшаве интервью. В нем он якобы заявил, что, по его мнению, война в течение двух ближайших лет невозможна. Министр поспешил опровергнуть это интервью через наше посольство в Вене. Равным образом на меня весьма тяжелое впечатление произвело и следующее обстоятельство. На переданное ему из министерства предложение германского министра иностранных дел фон Ягова встретиться с ним на итальянских озерах Сазонов ответил отказом под предлогом необходимости выехать немедленно из Виши в Париж. На это я не мог не высказать министру своего сомнения в правильности подобного решения, стараясь доказать, что с немцами можно сговориться. Я не буду приводить других признаков того, что курс нашей политики был уже твердо установлен, притом в весьма опасном для нас направлении. С Сазоновым мы доехали вместе до Парижа, где и расстались. В посольство я на этот раз почти не заходил, так как не хотел встречаться с А.П. Извольским. С ним, насколько мне помнится, мы не видались после моего перехода в 1909 г. из министерства на заграничную службу. Как известно, при этом свидании с Извольским состоялось окончательное "обращение" Сазонова. Он был взят на буксир принятого русским послом в Париже политического курса. Еще в начале 1913 г. у Сазонова были другие настроения. Мне помнится его рассказ о том, как он расчувствовался, когда на выставке в Ярославле перед ним бросился на колени один известный русский купец, чтобы благодарить его за то, что во время Балканской войны он спас Россию от войны.

   Во всяком случае признаюсь откровенно, осенью 1913 г. я не думал, что мы уже почти накануне войны и в преддверии ряда столь тяжелых лет.

   Зима 1913 - 1914 гг. прошла в Мадриде обычным порядком. После лечения я чувствовал себя гораздо лучше. Оставшись весной на два месяца поверенным в делах, я готовился в конце июня уехать в Россию, как только посол вернется из отпуска. К тому же я получил сообщение о болезни моей дочери, и меня по телеграфу вызывали домой. При этих обстоятельствах я особенно тяжело почувствовал связывающий меня порядок заграничной дипломатической службы. Почти ни при каких условиях поверенный в делах не может покинуть своего поста во время отсутствия поела. Мне помнится в связи с этим любезное предложение французского посла принять на себя в случае необходимости моего отъезда управление русским посольством, так как нашего секретаря барона Мейендорфа в Мадриде не было. Тем не менее я не решился телеграфировать в Петербург о предложении Жоффре. Это слишком далеко выходило бы за рамки общего служебного порядка.

2

   За несколько дней до приезда Будберга произошло то событие, которое явилось формальным поводом мировой войны, - убийство в Сараеве наследного эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда. Узнал я об этом в тот же день от австро-венгерского посла князя Фюрстенберга. Он жил со мной по соседству в той же гостинице. Известие было ему передано из Парижа по телефону. Кстати, о Фюрстенберге. Мы все в русском посольстве были с ним в очень дружеских отношениях, а потому друг с другом откровенны. Ни Фюрстенберг, ни я, да и вообще никто из нашего дипломатического корпуса не придавал этому известию всего его рокового значения. Испанское правительство отслужило по покойному эрцгерцогу торжественную панихиду в присутствии короля и всего дипломатического корпуса, а через два дня я уехал в отпуск в Вышков, воспользовавшись на этот раз только что введенным ускоренным железнодорожным сообщением. Выехав, как мне помнится, в воскресенье в восемь часов утра из Мадрида, я был на следующий день в семь утра в Париже, где побывал в нашем посольстве. Мои коллеги так же мало предвидели наступающие события, как и мы в Мадриде. В Париже я попал на дальневосточный экспресс, отправлявшийся в то время раз в неделю, по понедельникам, из Парижа на Варшаву и Москву. Во вторник в семь часов вечера я был уже в Варшаве. К счастью, моя дочь успела к этому времени поправиться, и я спокойно зажил в Вышкове, надеясь провести там свой отпуск. Однако этому не было суждено осуществиться. Уже через две недели после моего приезда в Вышков начали приходить известия о надвигающейся опасности войны; через день большинство моих слркащих были вызваны в Пултуск на мобилизацию, а еще через три дня мне телефонировали ночью из Варшавы, что германская армия заняла Калиш и наступает на севере Царства Польского, у Млавы. Мне советовали увезти семью из Вышкова. Как мне было известно из варшавских военных кругов, в то время предполагалось очищение всего Царства Польского вплоть до Брест-Литовска. Делать было нечего, пришлось выехать через Варшаву в Петербург. Я решил к тому же немедленно предоставить себя в распоряжение министерства на тот случай, если бы я в этот критический момент мог быть ему полезен.