Юрий Жук - Цареубийца. Маузер Ермакова

Б о ж о в: «Кто указал этот рудник? Ермаков – верх-исетский. Он знает этот рудник. И Ермаков и Ваганов были оба близки с Голощекиным».

Крестьяне правильно посмотрели на дело и правильно определили в нем положение Ермакова.

Он изображен на снимке № 124, Ваганов – на снимке № 125» [364] .

А.С. Яковлев. Товарищ маузер

Хлопнул выстрел, и по Опалихе разнесся жалобный щенячий визг. Лопоухий барбос волчком крутился у поленницы, оставляя на желтой щепе брызги крови.

Биба торопливо перезарядил поджиг, всыпав в медное дуло щепоть серы. Потом зашарил свободной рукой по карманам, ища коробок со спичками. (Спички и серу стянули вчера со склада логиновской фабрики.) Найдя коробок, чиркнул по спичке у прорези в дуле, снова нацеленном на щенка…

Хлесткий удар по руке вышиб поджиг. Еще оплеуха, и Биба, подобно барбосу, закрутился на месте.

– Тебе чего-о?..

Тонкий чернявый парнишка в линялой рубахе, перетянутой ремешком, сверкал глазами-угольями, грозил Бибе кулаком:

– Я те покажу, углан…

И побежал к раненому щенку. В этот момент Биба подхватил брошенный поджиг и направил его на парнишку.

– Петь, берегись!

Это крикнул Алешка, братишка Петьки. Он стоял тут же среди ребят. Кто-то из дружков Бибы, едва Алешка крикнул, треснул его по шее. Но Петька уже услышал, он ловко крутанулся, увертываясь от выстрела; дымный заряд пролетел мимо, влепился в березовый комель. Но и Петьке пролетом выжгло дырку в рубахе: добавится еще одна штопка.

Разъяренный Петька вцепился в Бибу. Долговязый Биба был не из слабеньких. Он больно бил Петьку острыми, как гвозди, козанками по голове, рукам, по спине. Петька не сдавался. Не сдался и когда на помощь Бибе набежали его дружки, а за Петьку вступился один лишь Алешка.

– Кличь наших, плотинских! – крикнул Алешка и тоже влез в драку.

Уловив момент, Биба вывернулся из цепких Петькиных рук и сразу отскочил. Стоял, прислонясь к поленнице, и размазывал по лицу кровь. А потом, точно вспомнив, раз – за карман, и потянул из кармана цепочку… Понятно, на цепочке гирька фунтовая. Петька пальцы в рот – и пронзительно свистнул.

Биба, придержав руку, испуганно оглянулся. Сумев-таки скорчить презрительную гримасу, махнул своим:

– Будет, робя. Поучили – и будет.

Дружки отбежали. Следом и Биба. Петька, уязвленный его снисходительностью, снова было вскипел, но… неприятеля и след простыл.

Щенок, виновник драки, тоже скрылся. Уполз, видать, в огороды.

Алешка радовался: «Сдыгали…»

Из-за соседней избы вывернулись пацаны, спешившие на зов своего атамана.

Вечером Петька, получив от матери трепку за порванную и прожженную рубаху, ворочался на полатях и, горяча мальчишеское воображение, рисовал себе картину жестокой мести Бибе и его дружкам. Мечтал: соберет большую дружину, – человек сто – и тогда уж…

Мать возилась у печки с горшками, разогревая обеденные, из кислой капусты щи для отца и старших братьев. Они еще не приходили с завода. Завод на берегу пруда, в котором только сегодня Петька купался, пыхтел, гремел железом. И отец с братьями там. Долго их ждать по вечерам…

И Петька продолжал мечтать.

Не подозревал он тогда, что пройдет два десятка лет и будет под его, Петра Ермакова, началом сто и больше бойцов. Будут они насмерть биться за самую справедливую власть на земле – Советскую, и собственной рукой из маузера расстреляет тогда Петр Ермаков Бибу… Только уж не из-за лопоухого щенка, а дела куда как посерьезнее…

Прошло десять лет. Петр Ермаков выровнялся в ладного парня – рослого, в плечах крепкого; глаза те же уголья и те же черные, теперь только пышные и длинные, как у студента, волосы.

Впрочем, и действительно Петр проходил в то время «университеты». Особые. Он после окончания церковно-приходской школы слесарил уже на заводе, на том же Верх-Исетском, что и братья, что и недавно умерший отец. Стали забываться мальчишеские дела-проделки: и то, как городских сизарей уманивали, и вылазки огородные, и бои врукопашную.

Петр теперь готовил себя к другим боям.

К 1905 г. Верх-Исетский завод стал одним из центров революционной борьбы в Екатеринбурге. Там с некоторых пор активно работала большевистская ячейка. Людей, входящих в нее, Петр знал, как и почти всех работающих на заводе, но не сразу, конечно, догадался, что они социалисты.

В сближении Петра с ними не было ничего случайного. Старшие братья его – Николай и Степан – вскоре тоже вступили в партию. А Петр в свою очередь помогал братьям… Позднее, когда начнутся репрессии на заводе и братья пойдут в ссылку, двадцатилетний Петр, много переживший и передумавший в ночь их ареста, наутро впервые сам разбросает в цехах листовки, призывающие к свержению самодержавия.

А листовки и книжечки-брошюрки против царя он видел и читал еще до поступления на завод. Название у книжечек было безобидное «Пауки и мухи», например… А прочтешь такую – и дух захватывает. Многое становится понятным: и почему царь – кровопиец, и почему люди кругом так бедствуют. И еще прокламации: «Правда о войне», «Царские поражения и наши требования», «Царские посулы и рабочий класс»… Чтение нелегальной литературы раскрывало глаза молодому парню, объясняло, освещало другим светом то, что, казалось, стало уже привычным.

Петру, как и другим верх-исетским ребятишкам, не приходилось видеть живых графов, помещиков, банкиров и, понятно, самого царя, то есть тех, о ком писалось в запретных книжках, зато он каждый день видел, как изматывает людей завод, как обманывают их управитель и приказчики, мироед Волокитин…

О Волокитине особо. Был он мало похож на обыкновенного лавочника, нашему поколению знакомого лишь по книжкам да по картинкам в них. По виду – не брюхат, наоборот, худ и жилист. И одеждой обыденной не отличался от прочих: та же рубаха с пояском и суконный пиджак поверх, сапоги… В отношениях с поселковыми ровен и неприторно ласков.

Но шкуру драл умело. Впрочем, «механика» его проста. К примеру, отец Петра – Захар Степанович, числясь мастером поденного строительного цеха, зарабатывал в среднем в месяц двадцать рублей [365] . Учитывая довольно-таки низкие цены на мясо, масло и прочее, прожить на эти деньги можно было бы… Но дело в том, что денег-то этих Ермаковы, как и другие рабочие семьи, не видели. Завод платил товарами. Выдавали и муку (отнюдь не лучшего помола: привозили ее с Беленьковской мельницы). Цена баснословная – пять целковых за мешок (пять пудов). А деньги-то семье все равно нужны. И приходилось эту самую муку, навязанную заводом, продавать… Кому? Покупатель в поселке один – лавочник Волокитин. Платил он рабочему за муку уже по три рубля, наперед зная, что при нужде к нему снова придут за мукой, тогда уж и продаст он ее по пять рублей. «Механика» эта не составляла секрета не только для взрослых верхисетцев, но и для детворы…