Дэвид Линч - Интервью: Беседы с К. Родли

«Глиняная голова с индейкой, сыром и муравьями» (1991). Фото Дэвида Линча

«Человек думающий» (1988). Фото Дэвида Линча

Еще одна серия фотографий — «Обнаженные в дыму», причем, что для вас нехарактерно, она выполнена в цвете. С одной стороны, это почти традиционные фотографии обнаженной женской натуры, но дым делает их куда более загадочными. Это выглядит так, словно тела женщин дымятся сами, буквально сгорая на медленном огне.

Сначала это были просто сигареты. Но потом я решил пойти дальше: почему не оставить один лишь дым? Дым размывает контуры предметов. К тому же это совсем другая текстура. Сочетание казалось очень интересным, и я взял дымовую машину у своего друга, мастера по спецэффектам Гэри Д'Амико. У него около сотни дымовых машин. Мне нравится черный дым, но машин, которые производили бы его, больше не делают. Единственный способ получить по-настоящему черный дым — это жечь покрышки, но дым будет таким ядовитым, что мало не покажется.

«Снеговики в Бойсе» (1993). Фото Дэвида Линча

«Обнаженные в дыму» (1994). Фото Дэвида Линча

Обнаженная натура — и женская, и мужская — исследована в фотографии так досконально, что утратила свою выразительность. Вы все же решили попытаться сказать нечто новое?

Это неправильный подход. Надо просто найти идею, которая тебя цепляет, — и полный вперед. Если ты волнуешься о том, как это будет воспринято, о том, способен ли ты сделать «нечто новое», ты просто не о том думаешь.

В «Шоссе в никуда» есть один особо тревожный и загадочный образ: по лестнице в пустом и темном доме поднимается одинокое маленькое облачко дыма. Оно словно сошло с одной из этих фотографий. Чем вас так привлекает дым?

Дым — это такая беспокойная субстанция: он никогда не стоит на месте, малейшее дуновение ветерка меняет его очертания. Но на фотографии он застывает. Вещи, которые все время движутся, очень интересно выглядят на фотографиях, потому что они оказываются неподвижными. Можно сделать миллион фотографий облачка дыма, и каждая из них будет завораживающей, а некоторые бросятся в глаза как более странные и более красивые.

«Шоссе в никуда» — это вторая из трех картин, на съемку которых вы подписали договор с французской кинокомпанией CiBy-2000. Очевидно, они решили, что «Шоссе в никуда» — это именно то, что нужно запускать в тот момент. Вы написали сценарий и сказали им: «Вот над чем я хочу работать», или вы сначала обсудили проект с ними? Как работает ваше соглашение?

Я обсудил это с ними до того, как мы с Барри Гиффордом приступили к написанию сценария, но они не знали, что это будет, потому что мы сами еще не знали, что это будет. По-моему, мы сначала набросали заявку, но люди из CiBy — очень странные, им всегда требуется очень много времени, чтобы они одобрили проект. Если уж они его одобрили, то поддерживают тебя целиком и полностью, но сценарий мы дописали в марте девяносто пятого, а к съемкам приступили только в ноябре. Это очень долгий срок для того, чтобы принять решение, составить бюджет и закончить все переговоры. Мне очень хотелось снимать летом, но была уже зима, и мы замерзали в пустыне!

Как появилась сама идея «Шоссе в никуда»?

Ну, у Барри Гиффорда есть книга «Ночной народ», и там один из героев роняет это словосочетание — «шоссе в никуда». Я как-то сказал Барри, что мне нравится название «Шоссе в никуда» и нам стоит попробовать написать сценарий вместе. И он ответил: «Ну что ж, давай попробуем». Это было где-то за год до того, как мы начали писать, но без этой фразы ничего бы не произошло.

Почему она произвела на вас такое впечатление?

Это такой потрясающий образ — «шоссе в никуда». Вызывает самые разные ассоциации. А потом я узнал, что Хэнк Уильяме когда-то написал песню, которая называлась «Шоссе в никуда».

Учитывая, что у вас было всего эти три слова, легко ли вам было начать работу над сценарием?

Нет. У каждого из нас были какие-то свои идеи о том, что могут значить эти слова. Мы встречались, чтобы выпить кофе и поделиться этими идеями. И идеи друг друга нам вообще не нравились! А после этого переставали нравиться и наши собственные! А потом я рассказал Барри о тех образах, что пришли мне в голову как-то ночью. Это была та ночь, когда мы закончили снимать «Огонь, иди за мной». Мы с Мэри Суини ехали домой, я рассказал ей кое-что, и она типа испугалась, да и я сам типа испугался. А когда поделился этими идеями с Барри, он воскликнул: «Черт, в этом что-то есть!» Так мы начали двигаться в совершенно другом направлении.

Что именно пришло вам в голову?

Почти вся первая треть фильма, только без нескольких сцен, которые появились в окончательной версии сценария. В доме живет парочка, и они получают по почте видеокассету. На видеокассете их дом, заснятый снаружи. Они ничего об этом не думают, а потом получают еще одну кассету, и на ней видят свою гостиную, а потом самих себя спящими в кровати. Я увидел тогда все до момента, когда Фреда бьют по лицу в полицейском участке, — до того, когда человек вдруг оказывается в каком-то новом месте, не понимая, как он там очутился и что пошло не так.

Эти идеи пришли к вам именно так, как вы здесь описывали: вы просто сели, расслабились и отправили ваше воображение в свободный полет за идеями и образами?

Да. В мире становится все больше шума и суеты, так что даже просто посидеть в тишине — это уже большая проблема. Мой друг Бушнелл Килер говорил: «Чтобы плодотворно заниматься живописью в течение одного часа, нужно, чтобы перед этим все оставили тебя в покое часа на четыре». Если бегаешь и суетишься, то просто не можешь ни о чем думать, ничего делать. Чтобы попасть на ту территорию, где водятся новые идеи, нужно прекратить мельтешить на поверхности и погрузиться действительно глубоко.

Вы делаете это систематически, выполняя некий ритуал? Это похоже на медитацию?

Нет. Медитация — это нечто совсем другое. Творческий процесс — это скорее форма созерцания. Ты начинаешь думать, и одно приводит к другому, и ты уже забываешь, с чего все началось. На какое-то время ты вообще забываешь, что думаешь. Ты заблудился, но если в этот момент пробираешься сквозь какую-то лазейку в большое хранилище идей, то понимаешь, что все идет как надо.

А начало фильма — слова «Дик Лоран мертв»... Я проснулся однажды утром и услышал, как кто-то говорит в домофон: «Дейв!» — и я ответил: «Да?» — и тогда он произнес: «Дик Лоран мертв». И я переспросил: «Что?» Но ответа не было. Я не могу увидеть входную дверь, если не пройду через весь дом и не выгляну из большого окна. Я выглянул и никого не увидел. Не знаю, кто такой Дик Лоран. Все, что мне известно, это что он мертв.