Красный Бонапарт. Жизнь и смерть Михаила Тухачевского - Борис Вадимович Соколов
Написано хорошо, энергично. Но – «гладко было на бумаге, да забыли про овраги»… Неужели Тухачевского ничему не научил разгром под Варшавой, когда «войска связующего участка» в лице Мозырской группы были легко сбиты и рассеяны контратакующей группировкой поляков и в результате «ударные войска» Западного фронта, вместо того чтобы «нести гибель и поражение своему противнику», были частью интернированы, а частью пленены? Да и не было в тот момент, в 1923 году, у Красной армии сил и средств для мощного наступления с решительными целями. Ее численность сократилась с 5 миллионов до 516 тысяч человек, артиллерия, немногочисленные аэропланы и бронетехника были очень изношены, а перспективы их производства в СССР – довольно туманны. В свое время Пилсудский совершенно справедливо указал Тухачевскому, что рассуждения последнего в «Походе за Вислу» о «таранных массах», долженствующих сокрушить польскую оборону под Варшавой, – не более чем поэтическое преувеличение, раз армии, составляющие таран, по численности и огневым средствам не превышают полноценных дивизий периода Первой мировой войны. Но и применительно к послевоенному развитию Красной армии Михаил Николаевич продолжал оперировать абстракциями из будущего, которые не могли немедленно воплотиться в жизнь. «Ударные войска» – многочисленные, обученные, оснащенные новой боевой техникой, еще только предстояло создать.
Наиболее подходящим видом обороны Тухачевский считал пассивную оборону, которая «выигрывает время и максимально экономит силы». Идею активной или, по позднейшей терминологии, «эластичной обороны» он отвергал с порога, утверждая: «Пассивная оборона есть элемент смелого, а активная – элемент робкого решения», хотя сам стал на Висле жертвой активной, то есть связанной с преднамеренным отступлением и контрударом по наступающим, обороны со стороны противника. Командующий Западным фронтом верил, что, поскольку «обороняющийся при прорыве у него фронта гораздо более бывает потрясен и растерян, чем прорвавшийся», то «контратакующие резервы в моральном отношении в худшем положении, чем прорвавшийся». Кроме того, подчеркивал Тухачевский, «ведь прорвавшийся бывает сильнее обороняющегося… и в численном отношении контратакующий проигрывает». Отсюда он делал вывод: «На силу глубоких резервов рассчитывать не стоит. Лучше всемерно усилить боевую линию… Активные действия глубоких резервов пользы не принесут… Им лучше ограничиваться занятием в тылу новой укрепленной полосы, затыкающей образовавшуюся дыру».
Красная армия готовилась к наступлению, к «упреждающему удару». Поэтому Тухачевский предпочитал не вспоминать, чей моральный дух на Висле оказался крепче: контрударной польской группировки или наступавших на нее советских войск. И по-прежнему пренебрегал вопросами обороны, рассчитывая, что в будущей войне долго обороняться не придется, тем более по всему фронту. Так же думали и Фрунзе, и Ворошилов, и многие другие военачальники. Линия Троцкого и Свечина на первичность для Красной армии стратегической обороны была ошельмована и предана забвению.
Практика Великой Отечественной войны доказала, что Тухачевский ошибался. Больше года Красной армии пришлось обороняться по всему фронту. И в последующем, когда к ней перешла стратегическая инициатива, отдельным армиям и даже группам армий приходилось вести тяжелые оборонительные бои, в том числе и в победном 1945‑м. Опыт Второй мировой войны и ряда последующих военных конфликтов подтвердил также эффективность активной обороны, основанной на контрударах в заранее выбранных районах по прорвавшемуся противнику.
Лидия Норд приводит в своих воспоминаниях примечательный разговор Тухачевского с Фрунзе, состоявшийся, очевидно, еще в бытность Михаила Николаевича командующим Западным фронтом. Тухачевский излагал Фрунзе свой план реформирования Красной армии. «Это здорово! – одобрительно сказал Фрунзе. – Я сам думал так, но не в таком размахе. Сколько тебе понадобится для этого времени?» – «Не так много – год-полтора, – ответил Тухачевский, – но при условии, что мне не будут все время совать палок в колеса…» – «Это я, что ли?» – рассмеялся Фрунзе. «Нет, не ты. Но вот мне, например, не хватает людей, особенно артиллеристов, которых можно было бы поставить на должность командиров полков и командиров бригад. Москва не хочет утверждать выдвинутых мною кандидатов, потому что они бывшие офицеры и беспартийные. Предлагают мне на эти должности из «парттысячников», но ты сам знаешь, какие из них получились кадры – из тысячи не найти десятка настоящих толковых командиров. А к тому же у них нет тех знаний…»
После паузы Тухачевский продолжал: «Не думай, что я собираюсь примкнуть к оппозиции. Споры и дрязги наших теоретиков меня по существу мало трогают. Но когда люди, владеющие только таким «оружием», как нож для разрезания книг, или перочинным ножом, вдруг выступают со своими замечаниями, как надо перестраивать и вооружать армию, то я чувствую, что у меня готова разлиться желчь… И противнее всего, что подобные невежественные рассуждения поддерживаются, из явного подхалимства, некоторыми старыми генштабистами. А помнишь тогда, на торжественном заседании в академии, когда Сталин решил блеснуть своей образованностью и запутался в военной истории, как его Зайончковский выручил: «Товарищ Сталин чрезвычайно глубоко вскрыл причину». Встретил после этого я Зайончковского в коридоре и говорю ему: «И не стыдно вам, генерал?» А он, как всегда, лисой: «Юмор, знаете, украшает жизнь. Ведь никто же не подумал, кроме него самого, что я сказал это серьезно…»
«Ты с ним поосторожней, – предупредил Фрунзе. – Я раз его крепко отчитал. Он сразу так заволновался, что мне даже неловко стало. Зря я так погорячился, думаю, все-таки он старше меня и отличный специалист. Постарался сгладить все. И он после этого со мною всегда любезен, даже раз пустился в ненужные откровенности. Проходит с месяц и я, случайно, в разговоре с С.С. Каменевым, узнаю, что он ему нажаловался на меня. Чуть ли не на следующий день… Недавно встречаю Валерьяна Куйбышева, а он мне говорит: «Да, Сталин просил передать тебе, чтобы ты обходился с Зайончковским помягче – он честный и неутомимый работник». Ну, Куйбышеву-то я все рассказал… А в общем, нам из-за всего этого голов вешать не стоит. Друзей-то у нас больше, чем врагов… Мы свое дело сделаем – армия у нас будет такая, что мир ахнет. Выпьем за нее!»
Не зря, ох не зря предупреждал Михаил Васильевич своего друга и тезку Михаила Николаевича! Андрей Медардович Зайончковский, дослужившийся в царской армии
