Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке - Юрий Борисович Швец
Я отправился на свидание с Роксбургом в гостиницу «Советская». По существующим правилам, накануне я позвонил в контрразведку и сообщил им время и место встречи. Я не сомневался, что нам в затылок будут дышать хвосты, а гостиничный номер будет битком набит микрофонами — но именно этого я и хотел.
«Изменился ли КГБ? Почему мне разрешили вернуться?» — спросил Ангус.
«Ничего не изменилось. КГБ по-прежнему ненавидит вас», — ответил я. «Я думаю, что это просто еще одна бюрократическая ошибка; похоже, КГБ никогда не видел вашего заявления на визу».
— Ты имеешь в виду, что в следующий раз я не получу визу?
"Вы, конечно, не будете," заверил я его.
"Что мне делать?" — с тоской спросил Ангус. «Я написал сценарий фильма о перестройке. Значит, я не смогу его снять?»
«У кого вы планируете взять интервью для своего фильма?» Я спросил.
«Практически все советские лидеры, начиная с Горбачева».
— А кто первый в очереди?
— Александр Яковлев. У меня послезавтра к нему назначена встреча.
Мальчик, мне повезло! «Похоже, мой план обречен на успех», — радостно подумал я. Яковлев — единственный советский лидер, который не только сочувствует бедственному положению Ангуса, но и осмеливается бросить вызов КГБ. Он никогда не откажет в помощи человеку, планирующему снять фильм о перестройке. Я должен рискнуть. Сейчас или никогда.
— Послушай, Ангус, у меня есть отличная идея, — сказал я. «Когда будете брать интервью у Яковлева, расскажите ему свою историю и объясните, что вам нужно будет регулярно приезжать в Советский Союз для съемок вашего фильма. Я думаю, он поможет».
Ангус оживился.
— Эй, спасибо за совет, — сказал он. «Думаю, именно это я и сделаю».
Итак, жребий брошен, подумал я. Если есть что-то, что КГБ никогда не позволит мне уйти, так это то, что есть.
На следующий день в мой кабинет зашел секретарь отдела. Она была белой от страха.
— Вас зовет Бычков, — прошептала она дрожащими губами. «Сегодня утром он и Береснев отправили ужасный доклад в отдел внутренней контрразведки».
"Что это говорит?" — спросил я, зная, что моя судьба висит на волоске.
— Предательство, — с трудом произнесла она и посмотрела на меня так, будто я уже был трупом.
"Предательство!" — взревел Бычков, отплевываясь. "Вы предали интересы КГБ! Как вы могли давать такие советы!"
Он был ужасен в своей ярости. На его столе я увидел запись моего разговора с Ангусом Роксбургом, которую второе главное управление прислало вместе с собственным возмущенным комментарием.
Рядом с Бычковым сидел Береснев, грозный и надменный. К моему удивлению, я чувствовал себя совершенно непринужденно. Я был готов к решительным действиям. Было слишком поздно отступать.
— Кто уполномочил вас подкинуть Роксбургу идею о Яковлеве? — взревел Бычков.
"Кто уполномочил меня не дать ему эту идею?" Я спросил.
«Не валяй дурака!» — рявкнул Бычков. «Вы предали КГБ! Теперь вам нельзя доверять доступ к другим нашим контактам, в том числе и к Сократу. Вы тоже можете раскрыть ему какую-то тайну! А может быть, вы уже это сделали? отказаться сотрудничать с нами больше?»
Неплохо. Так вот как он планировал построить мост между Ангусом Роксбургом и Сократом! Совсем неплохо. Мой совет Яковлева будет использован для того, чтобы официально и с большим шумом снять меня с дела Сократа, после чего они заставят меня взять на себя вину за их провал с агентом.
— Вы считаете, что Сократу нельзя доверять? — спросил я с интересом.
— Да, — с негодованием ответил Бычков.
"Почему?" — спросил я с легкомысленной улыбкой, которая, по-видимому, застала его врасплох.
— Потому что мы всегда подозревали, что Сократ — это растение, навязанное нам американскими спецслужбами, — прорычал Бычков. «Если ты этого не видишь, ты идиот».
За годы работы в разведке я пришел к очень ценному выводу: никогда нельзя сопротивляться начальству или вмешиваться в его дела. Пусть выроют себе могилу, пусть упадут в нее и втащат на себя грязь. Главное не упустить возможность, когда она представится.
— Подождите секунду, — сказал я с наивным видом. — Вы хотите сказать, что все это время подозревали Сократа в сотрудничестве с ФБР или ЦРУ?
— Конечно, — сказал Бычков. Он искренне удивился.
Но Береснев, наконец, сообразил. Заносчивый и ужасный, как скала всего минуту назад, он теперь сморщился и опечалился.
«Интересно, где вы были со своими подозрениями, когда Сократа включили в списки агентов?» Океан ярости, копившийся во мне годами, прорвался наружу и могучим потоком хлынул на головы моих красных командиров. В тот момент меня уже было не остановить. «Разве вы не знаете, что человек, подозреваемый в сотрудничестве с вражескими спецслужбами, не может быть нашим агентом?» Я набирал обороты, глядя, как у Бычкова вылезают изумленные глаза. «Где вы были, когда мы отправляли Горбачеву разведданные, предоставленные Сократом? Почему вы держали свои подозрения при себе? Во всех своих спецдонесениях в Кремль я прямо указывал, что источник разведданных стопроцентно надежен. эти телеграммы! Поэтому вы сознательно и преднамеренно скрывали от руководства страны свои сомнения по поводу агента. В свете ваших подозрений сократовские штучки приобретают совсем иной оттенок. Вы помните постановление ЦК КПСС о политика СССР в Европе, основанная на агентурных разведданных? Ее принципы впоследствии оказались ошибочными. Что это значит? Бычков смотрел на меня, как заключенный на скамье подсудимых. — Значит, американские спецслужбы могли подсунуть Горбачеву стратегическую дезинформацию — при вашем попустительстве! Ведь у вас была возможность разобраться в Сократе самостоятельно. Он просил вас лично встретиться. Вы отказались. Удерживая свои подозрения при себе, вы нарушили служебный долг! Я вызывающе завелся и взял театральную паузу.
Бычков рухнул на стул и дрожащими пальцами попытался ослабить галстук.
"Чем ты планируешь заняться?" — спросил он, задыхаясь.
«Я пойду в свой кабинет и напишу отчет о том, как вы саботировали Сократа», — ответил я.
Мои командиры были похожи на умирающих лебедей. Собственно говоря, как личности они меня мало интересовали. Но глядя на них, я видел воплощение советского бюрократа, глупого, ленивого, но все же всемогущего. Он пытал страну по своему желанию, превращая ее в сумасшедший дом. Конечно, в масштабах всей страны я ничего не мог изменить, но по месту своей работы я мог проучить этого бюрократа.
Я развернулась и, не говоря ни слова, пошла. Огромная, бронированная, обитая черной кожей дверь — символ власти и безнаказанности — преградила мне путь. Никогда в
