Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

29 сентября Риббентроп вернулся из второй поездки в Москву с германо-советским договором о границах и дружбе, подтверждавшим четвертый раздел Польши. За столом у Гитлера он рассказывал, что никогда не чувствовал себя так непринужденно, как среди сотрудников Сталина: «Как будто я оказался среди товарищей по партии, мой фюрер!» Гитлер довольно равнодушно отреагировал на взрыв энтузиазма обычно бесстрастного министра иностранных дел. Далее Риббентроп заявил, что, по всей видимости, Сталин удовлетворен пограничными соглашениями, так как, когда все было решено, собственноручно отчертил на карте участок в отведенной России зоне и презентовал его Риббентропу как огромный охотничий заповедник. Тут разъярился Геринг – он стал убеждать всех, что Сталин вряд ли мог сделать такой подарок лично министру иностранных дел – наверняка это дар германскому рейху и, следовательно, ему, Герингу, как главному егермейстеру рейха. Между двумя страстными охотниками разгорелся жаркий спор, в результате которого министр иностранных дел погрузился в угрюмость, ибо Геринг оказался более убедительным и настойчивым.

Несмотря на разразившуюся войну, предполагалось продолжать реконструкцию бывшего президентского дворца под новую официальную резиденцию министра иностранных дел. Гитлер осмотрел почти законченное здание и выразил неудовольствие. Поспешно и безрассудно Риббентроп приказал снести недавнюю пристройку и начать все заново. Вероятно, ради того, чтобы угодить Гитлеру, он настоял на массивных мраморных дверных проемах, огромных дверях и лепных украшениях, совершенно не подходящих для помещений средних размеров. Перед вторым визитом я попросил Гитлера воздержаться от негативных комментариев, не то министр иностранных дел закажет третью реконструкцию. Гитлер действительно смолчал и только позже в самом близком кругу потешался над зданием, по его мнению, абсолютно неудачным.

В октябре Ханке рассказал мне о том, что прояснилось при встрече немецких и советских войск на демаркационной линии в Польше: советское вооружение оказалось чрезвычайно несовременным, даже никуда не годным. Ханке доложил об этом Гитлеру, и офицеры подтвердили его точку зрения. Гитлер наверняка выслушал информацию с острейшим интересом, ибо постоянно цитировал тот доклад как подтверждение слабости и плохой организации русской армии. Вскоре поражение Советов в войне с Финляндией укрепило его в этом мнении.

Невзирая на строжайшую секретность, мне удалось кое– что узнать о дальнейших планах Гитлера еще в 1939 году, когда он поручил мне построить для него Ставку в Западной Германии. Мы модернизировали и снабдили бомбоубежищами Цигенберг, поместье времен Гете, расположенное близ Наухайма у подножия хребта Таунус.

Когда все было закончено, миллионы марок потрачены на строительство, на сотни миль проложены телефонные кабели и установлено самое современное коммуникационное оборудование, Гитлер вдруг решил, что новая Ставка для него слишком шикарна: в военное время он, мол, должен жить скромно, а потому пусть ему построят соответствующую штаб-квартиру в горах Эйфеля. Это заявление могло произвести впечатление на тех, кто не ведал, сколько миллионов марок уже растрачено впустую и сколько еще предстоит истратить. Мы обратили на это внимание Гитлера, но он не дрогнул, поскольку считал, что под угрозой его репутация «человека скромного и неприхотливого».

После молниеносной победы над Францией я утвердился в мнении, что Гитлер – одна из величайших личностей в истории Германии. Однако меня изумляла апатия, с которой, по моим наблюдениям, общество относилось ко всем небывалым триумфам. Зато самоуверенность Гитлера стремительно росла. В его застольных монологах появилась новая тема. Он объявил, что его великий замысел не страдает недостатками, которые привели Германию к поражению в Первой мировой войне. В те дни, как он говорил, существовали разногласия между политическим и военным руководством: политические партии получили возможность разрушать единство нации и даже пошли на предательство. По традиции некомпетентные принцы правящих домов возглавляли свои армии, считалось, что они должны стяжать военную славу во имя процветания своих династий. К тому же Верховным главнокомандующим был бездарный Вильгельм II. Избежать сокрушительных катастроф удалось лишь потому, что бездарные отпрыски деградировавших княжеских семейств пользовались помощью блестящих офицеров Генерального штаба. В наши же дни Германия едина. Отдельные земли потеряли прежнее значение, в командующие выбраны лучшие офицеры, невзирая на их происхождение, привилегии знати отменены, политическая элита и армия, как и вся нация, спаяны в единое целое, а во главе стоит он, Гитлер. Его сила, его решимость, его энергия преодолеют любые грядущие трудности.

Все успехи военной кампании на Западе Гитлер приписывал себе, не уставая напоминать, что ее план принадлежит ему. Он говорил нам: «Я неоднократно перечитывал книгу полковника де Голля о методах ведения современной войны полностью моторизованными соединениями и многому у него научился».

Вскоре после завоевания Франции мне позвонил адъютант фюрера – я должен был на несколько дней с особой целью приехать во временную Ставку Гитлера, в деревушку Брюлиле-Пеш под Седаном. Всех жителей выселили, и в домишках на единственной деревенской улице разместились генералы и адъютанты, да и жилище Гитлера от других не отличалось. Меня фюрер встретил в прекрасном расположении духа: «Через пару дней мы летим в Париж. Я хочу, чтобы вы были с нами. Брекер и Гисслер тоже летят». Меня удивил тот факт, что победитель решил вступить в столицу Франции с тремя специально вызванными людьми искусства.

В тот же вечер меня пригласили к Гитлеру на ужин в кругу военных. Обсуждались детали визита в Париж, не официального, как я узнал от Гитлера, а «в целях знакомства с искусством». Париж, мол, очаровал его еще в ранней юности, так что он, вероятно, сможет сориентироваться в лабиринте улиц и важнейших памятников, как будто жил там, а не всего лишь изучал по планам.

Перемирие вступало в силу в 1.35 ночи 25 июня 1940 года. Мы с Гитлером сидели за обеденным столом в простой комнате крестьянского дома. Перед назначенным часом Гитлер приказал выключить свет и открыть окна. Мы молча сидели в темноте, потрясенные величием исторического момента и близостью к его творцу. На улице протрубили традиционный сигнал к окончанию боевых действий. Вдали, похоже, собиралась гроза, так как, словно в плохом романе, в темной комнате мерцали отблески молний. Кто-то, может, от избытка чувств высморкался. И тут раздался голос Гитлера, тихий и невыразительный: «Эта ответственность… – И после долгой паузы: – А теперь включите свет». Банальный разговор продолжился, но те минуты остались в моей памяти. Я подумал, что впервые видел Гитлера-человека.