Василий Грабин - Оружие победы

Наконец настал долгожданный час: лечащий врач объявил мне, что завтра выпишут. Не потому, что я выздоровел, а только по моему настоянию. Но формулировка не имела для меня значения. Я не думал тогда, правильно или неправильно поступаю, торопя врачей. Мне было важно, что я добился своего. И хотя врач сказал, что меня на две недели освобождают от работы, я позвонил жене, чтобы утром встречала и захватила с собой мой заводской пропуск: из больницы сразу поеду на завод.

Наутро проснулся очень рано. Нетерпение охватило меня с первых же минут. Казалось, что время остановилось. Несколько раз ходил к заведующему отделением, чтобы тот распорядился ускорить мою выписку. По-видимому, я сильно ему надоел — меня выписали даже до завтрака.

И вот с большим волнением я прохожу заводскую проходную и почти бегу в КБ. Вошел в свой кабинет, в нем работал мой заместитель. На радостное мое приветствие он ответил сдержанно и тут же снова сел за мой стол, а я остался посреди комнаты! Очень странно! На его лице не было не только радости, не было даже простого радушия. Я спросил, как идут дела с пушкой Ф-22.

— Ничего, идут.

Что с ним случилось? Пошел к директору доложить о своем возвращении. Дунаев сидел, уткнувшись в какую-то бумажку. На нем была ладно сшитая гимнастерка из зеленовато-серого габардина. В тридцатые годы почти все руководящие работники носили полувоенные костюмы, хромовые сапоги и гимнастерки из хорошего материала с широким кожаным ремнем.

Таков был стиль эпохи.

Остановившись возле стола, я поздоровался. Дунаев, не отрываясь от бумажки, кивнул головой и механическим движением руки указал в сторону кресла.

Вот так прием, ничего себе! Я продолжал стоять.

— Что скажете? — наконец произнес Дунаев своим странным голосом.

Я доложил, что прибыл из больницы и приступаю к исполнению своих обязанностей.

Молчание.

— А где вы намерены работать?

— Как где? В КБ.

Опять молчание. Директор собирался с мыслями. И собрался:

— На должность начальника КБ я назначил бывшего вашего заместителя.

— Чем вызвано мое отстранение? — спросил я как можно спокойнее.

— Вы мне совершенно не подходите. И вообще, на заводе вы не нужны.

— Но мы не работали вместе ни одного дня. Как вы определили, что я не пригоден и совершенно вам не подхожу?

— Это уж позвольте мне, как директору, знать! — Дунаев привстал, одергивая на животе габардиновую гимнастерку. — В своих действиях я не обязан перед вами отчитываться. Я здесь хозяин, а не вы.

— То, что вы сказали, не может служить доказательством моей непригодности как начальника КБ. И к тому же мне непонятно, что означает "вы мне совершенно не подходите".

— Еще раз вам говорю — вы совершенно мне не нужны, и нечего допытываться, почему да зачем!

Он уже не говорил, а кричал.

— Можете уходить и оформлять расчет, мое решение твердо, и никто не заставит его изменить! — Дунаев опять привстал, одергивая гимнастерку.

— Не ошиблись ли вы в своем решении? Уйти я всегда успею, но я уверен, что нам придется работать вместе, хотя для обоих нас это будет не так уж приятно. Интересы государства превыше всего, поэтому и вам и мне придется с ними считаться.

— Это совершенно исключено. Вам на этом заводе больше никогда не придется работать. Советовал бы вам прекратить разговоры, ехать в Москву и искать себе место.

— Благодарю за добрый совет. Прошу вашего распоряжения выдать мне командировку в Москву.

— Вот это деловой разговор, с этого и следовало начинать!

Дунаев оживился и тут же отдал распоряжение выписать командировку и обязательно на сегодня же обеспечить меня железнодорожным билетом.

А я так спешил на завод!

Но эмоции эмоциями, а дело делом. Пока что решил зайти в КБ и в первый механосборочный цех. Зная положение дел тут и там, можно составить себе почти полное представление обо всем. А это и нужно было мне сейчас, перед поездкой в Москву.

В КБ обошел всех работников. Встретили они меня радушно, интересовались моим здоровьем, задавали много деловых вопросов. На некоторые я не мог сразу ответить, обещал разобраться: двухмесячное отсутствие сказалось. Оно заставило меня и на людей взглянуть по-иному, чем прежде, когда каждый день видел их за работой. Ознакомление с конструкторскими разработками наглядно показывало, насколько вырос коллектив в своих творческих возможностях.

Я уже собрался уходить, когда ко мне подошли Ренне и Строгов. Первым заговорил всегда скупой на слова Константин Константинович. Мои худшие опасения подтвердились: с приходом Дунаева положение в КБ резко изменилось, перспектив на творческую работу совершенно нет. Настроение у "старичков", да и у большинства молодых, "чемоданное", продолжил его мысль Строгов. Все видят, что линия на прекращение опытных работ пагубна. Один Дунаев этого не понимает. И на производстве он продолжает проводить линию Мирзаханова: пушки по-прежнему делают по временной технологии. А это значит, что нет ни количества, ни качества.

Картина, представшая передо мной в цехе № 1, наглядно подтверждала слова Ренне и Строгова: цех был завален стружкой, которую не успевали вывозить, обработка деталей на станках шла по-прежнему кустарным методом.

Повстречал начальника цеха Горемыкина. Сейчас его фамилия как нельзя лучше соответствовала его настроению. Петр Николаевич сказал, что смена директора ничего не дала, что Дунаев очень слаб и как инженер и как организатор производства; хорошего от него ждать нечего.

— Замучили мы пушку Ф-22,- махнул рукой Горемыкин. — Нынешнему директору этот завод не по плечу.

Василий Федорович Елисеев жаловался на низкое качество пушек и на их большую стоимость. Картина была очень мрачная. А если грянет война, что тогда? Я вспомнил, как Орджоникидзе назвал наш завод на собрании партактива в последний свой приезд: "спящая красавица". Очень метко! Долговато спит "красавица". Почему-то на завод назначаются директора, неспособные пробудить, вызвать к жизни скрытые в нем возможности. Найдутся ли в конце концов деловые люди? Вот когда я особенно загоревал, что среди нас уж нет больше товарища Серго, вот к кому бы я пришел сейчас и рассказал все! Но 18 февраля 1937 года его не стало. На следующий день, 19 февраля, в "Правде" появилось извещение ЦК ВКП(б) о смерти Г. К. Орджоникидзе.

После смерти Григория Константиновича Орджоникидзе Народный комиссариат тяжелой промышленности разделили на несколько наркоматов.

В числе вновь созданных наркоматов был и Народный комиссариат оборонной промышленности, которому подчинялся теперь наш завод. Наркомом был назначен Рухимович. Я решил обратиться прямо к наркому, которого, кстати, еще ни разу не видел.