Михаил Лаптев - Костер рябины красной

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

…Настало и такое время, когда Фаина стала просыпаться в своем марлевом шатре по утрам. Раньше, промучившись ночь в полубреду, в кошмарах и бессоннице, она по утрам была в глубоком забытьи.

Врачи, медсестры, санитарки, привыкшие ко многому, были все же как-то особенно обеспокоены судьбой Фаины. Все они знали, что строго-настрого запрещено говорить о болезни, ее исходе в присутствии самого больного. Но так как Фаина большую часть суток долгое время была без памяти, то сначала врачи и медсестры стали кое-что говорить насчет ее будущего. Потом за обычные пересуды взялись санитарки.

Так Фаина узнала, что ей грозит неподвижность. Тонкая, нежная кожа на сгибах суставов, сделавшись прочнее и грубее, потом не даст полностью разгибаться ни ногам, ни рукам. Узнала она, что конец лечения — еще не конец ее мучениям. А лишь начало других, едва ли не худших терзаний.

Впервые услышанное ею слово — контрактура — пугало уже самим звучанием. Хотя означало оно всего лишь сопротивление движению.

Не на шутку устрашилась неподвижности Фаина. Ведь еще и тридцати нет. Как же ей жить без движения?

После того как руки и ноги отвязали от рамы, а шатер унесли в кладовку, Фаина оказалась на положении ребенка. Разумеется, она не могла помнить, как училась ходить в далеком детстве, но понимала, что ей предстоит все это проделать заново.

Вечерами, когда отлучался дежурный врач, Фаина просила, а потом и требовала, чтобы санитарки, медицинские сестры помогали ей двигать руками и ногами. Но после первых же робких попыток чувствовала тонкие уколы разрывов. Нарастала тупая боль, и Фаина ощущала, как теплые струйки крови начинали медленно ползти по телу.

Чтобы не подводить хороших людей, Фаина стала упражнять руки и ноги сама. Она двигала ими все настойчивее, все энергичнее, пока на сгибах суставов не начинали алеть кровавые капли.

А впереди было еще несколько операций, попытки уйти из больницы, приступы отчаяния.

Фаина жадно читала в газетах сообщения с фронтов. Год этот был не легче двух предшествующих, но начался он радостно. В Сталинграде взяли в плен немецкого фельдмаршала Паулюса со всей его многотысячной армией. Защитники Ленинграда прорвали блокаду фашистов. Один за другим освобождались из-под неволи оккупантов советские города. Все очевиднее становился провал захватнической войны Гитлера. Но до светлого Дня Победы было еще очень далеко.

Сон целебный, облегчающий сон наваливался теперь неожиданно и властно. Но он снова приносил прошлое.

…Когда заканчивалась весна и трава уже зеленела на пригорках, Фельке становилось жить просторнее. Ей давали крепкие, хотя уже изрядно поношенные и великоватые ботинки, залатанный на локтях длинный пиджак. Она брала хворостину и бежала за Гальянку вместе с рыжим теленком. Из-за Чашковой впадины, из сырого леса тянуло ознобной свежестью, верхушки сосен уже светились, теплые, обнятые встающим солнцем. И теленок вдруг начинал ни с того ни с сего беситься, скакать. Смешной его хвост с кисточкой на конце задирался куда-то вперед ушей, ноги уже не разъезжались, а как длинные пружинки дергались туда и сюда, взбрыкивая. Из-под копыт летели кусочки глины, ошметки прошлогодней перепревшей травы, брызги из непросохших лужиц.

У Фельки пропадали остатки сна. Приходилось догонять глупого теленка, следить, чтобы он не заскакивал куда не следует. Попозже приходили на зеленую полянку мальчишки и девчонки с черными, пегими, белыми и рыжими, как у нее, телятами.

Был у Фельки посередине солнечной полянки любимый серый камень. Камней, когда-то оторвавшихся от вершины горы, на поляне валялось много. Но у Фельки — свой, особенный. Утром он раньше других становился теплым. В его впадине удобно и хорошо сидеть, прижав коленки к подбородку и ждать, когда придут остальные ребята.

Раньше других приходил золотушный Коська. Он смотрел исподлобья, сопел, присаживался на самый краешек серого камня, который еще не успел согреться, и сам себе говорил:

— А моя хозяйка опять проспала.

— Скажи лучше, тебя не могла разбудить, — насмешливо фыркала Фелька.

Потом приходили остальные. Почти у всех были отцы или матери здесь, на Гальянке, только Фелька и Костя — сироты. У Кости даже и матери не было. Он, как сказала однажды Клавдия Сергеевна, круглый сирота. А Костя вовсе и не круглый. Он худой, угловатый и слабый. Костя хитрый и никогда не плакал, если ему попадало в драке.

Но Фелька всегда за Коську горой стояла. Спуску никому не давала. Если кто-нибудь постарше обидит его, тут Фельку не удержишь! Поэтому Фельку уважали и побаивались.

Так проходил день. Телята, наевшись, лежали и дремали под солнышком. После обеда ребята менялись осколками цветных стекляшек, пестрыми камушками. Разделившись надвое, играли в «А мы просо сеяли-сеяли», в «Кондалы скованы», в «Гуси-гуси»…

Садилось солнце, тянуло свежим ветерком. Надо было гнать теленка домой. Теленок, сытый и вялый, сейчас еле плелся. А пастушке хотелось есть. Она ударяла хворостинкой теленка вдоль спины, и он бросался в сторону. Фелька догоняла неслуха и подхлестывала его с другой стороны. Теленок поворачивал обратно. Фелька прыгала то на одной, то на другой ноге и снова пыталась достать теленка хворостиной. Он припускался во всю прыть.

Вот так, прыгая, Фелька носом к носу столкнулась с Клавдией Сергеевной.

— А если бы тебя так? — строго сказала Клавдия Сергеевна, останавливая за плечо разгоряченную Фельку. — Ему ведь больно. Ты разве не понимаешь?

Хозяйка вырвала из рук хворостину и далеко забросила ее. Фельке стало жалко, что никто не видит, как она утром обнимает и целует этого теленка в холодный и влажный нос. Ведь никто в целом свете не знает, что она больше всех любит этого несмышленыша.

Фелька захлюпала носом и потупилась.

— Ладно уж, иди, — примиряюще сказала Клавдия Сергеевна и стала манить теленка в ворота. Но Фелька не ушла. Она подняла глаза на Клавдию Сергеевну и тихо сказала:

— Вы только маме не говорите. Она заругает…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

…Утро началось как будто неплохо. Но есть такая примета: если с утра хорошо, то к вечеру или даже раньше обязательно случится какая-нибудь неприятность.

После завтрака, когда прошел обход, Фаина попросила пожилую санитарку Степаниду Ивановну помочь ей поработать руками. Превозмогая боль, не обращая внимания на выступавшую кровь, Фаина сопротивлялась усилиям Степаниды Ивановны, тренируя ослабшие за время неподвижного лежания мышцы. Степанида Ивановна рассказывала что-то, но Фаина плохо слушала ее.